Тощие ножки и не только - Том Роббинс

– Ручной работы ковры.

– Отвечаю. Это было сделано нарочно, чтобы навсегда упечь евреев в кипящую ближневосточную скороварку – пусть поварятся. Да, их специально обрекли жить в вечном напряжении посреди взрывоопасной обстановки – чтобы резко ограничить возможности их влияния на остальной мир в финансовой и культурной сфере. Это был циничнейший обман мирового масштаба. Уверен, Спайк наверняка со мной не согласится. Однако скажу: если устроенный Гитлером Холокост был величайшим антисемитским злодеянием в истории, то создание государства Израиль – второе за ним по масштабу. Это была ловушка – хитрая англо-американская ловушка.

В голове Эллен Черри изумительной работы ковры-самолеты гудели на радарах аэропортов по всему миру. Неожиданно до нее дошло, что оба ее работодателя умолкли. Тогда она поднялась и наполнила их стаканы. Спайку она налила рома, Абу – чаю.

– А почему себе ничего? – спросил Спайк.

И тогда она обратилась к ним со своей просьбой о понижении в должности, заверив их обоих, что тем самым они не только сэкономят деньги, но и приобретут себе официантку, всей душой преданную этой профессии.

– Но, дорогая, ты ведь у нас художница, – возразил Абу.

– Немного терпения. Я уже начал подыскивать для тебя галерею, – добавил Спайк.

Но Эллен Черри продолжала стоять на своем, и тогда они сказали, что должны обсудить этот вопрос между собой. Она согласилась прогуляться на час, чтобы потом вернуться и выслушать их решение.

Выходя из ресторана с пакетом, в котором лежал завернутый в фольгу шиш-тавук, она услышала, как Абу спросил:

– Ты не знаешь, почему она все время бормотала про какие-то ковры?

В ее последней квартире в Сиэтле у Эллен Черри на кухне стояла плита марки «Колдспот» и холодильник марки «Хотпойнт». Сидя высоко на полке, Жестянка Бобов любил(а) поразмыслить над несуразностью их названий, о том, как до безобразия неаккуратно порой используется язык. Что до самой Эллен Черри, тот как-то раз она сказала Бумеру по телефону:

– У меня есть одно прохладное местечко, а в нем горячая точечка.

– Нашла чем хвастать! Такое имелось у всех баб, с которыми у меня были дела.

Эллен Черри вспомнила этот их разговор, пока шагала по Сорок девятой улице. Сначала она хотела прогуляться вдоль Ист-ривер, однако оттуда дул пронизывающий ветер. Кроме того, напротив штаб-квартиры ООН группа арабо-американцев – при поддержке на редкость большого числа евреев – протестовала против жестокости, с какой Израиль утверждает свою власть на оккупированных арабских территориях. Неудивительно, что Эллен Черри предпочла прогуляться до Пятой авеню, чтобы застать последние мгновения замедленного вращения Перевертыша Нормана вокруг своей оси. Помахивая пакетом с едой, она едва ли не трусцой спешила знакомым маршрутом, думая о том, что никогда еще за все прожитые ею двадцать пять лет ее холодное местечко не было так холодно, а ее горячая точечка – так горяча.

Проходя мимо собачьего салона красоты Мела Дэвиса, Эллен Черри заметила, что к стеклянной двери салона прилеплена картонная жареная индейка (судя по всему, у пуделей есть свой собственный День Благодарения). Что же до нее самой, то внутри она одновременно была холодна, как лед, и пылала обжигающим пламенем.

Однако предметам в соборном подвале не были заметны крайние точки ее внутреннего состояния. Более того, они вообще не заметили присутствия Эллен Черри на ступеньках собора. Ибо в тот день их внимание было приковано к чему-то другому.

– Может, мисс Ложечка, мне пойти вместо вас? – галантно предложил(а) свои услуги Жестянка Бобов.

– Можно подумать, я не смог бы! – буркнул Грязный Носок. – Да ладно, киска, ты тоже справишься. Для героина ты слишком мала, для кокаина слишком велика. Так что не боись, в Нью-Йорке никто на тебя не позарится. Иди себе куда тебе надо, все будет путем. Спасай мир во имя демократии. Помни Аламо. На фиг торпеды. Не тебе задавать вопросы, твое дело – выполнять приказы…

Раскрашенный Посох цыкнул на него по-финикийски. И хотя Грязный Носок не понял ни слова, он все-таки моментально заткнулся.

Ложечка совсем приуныла. Она и без того вот уже несколько часов не проронила ни слова. Просто замерла у решетки с таким остекленевшим видом, словно провела целый день на блюде с заливным цыпленком у Пэтси.

План был довольно-таки прост. Как только сядет солнце, как только гигантская тень собора превратит полквартала вдоль Пятой авеню в угольную шахту – буквально за несколько мгновений до того, как опустится занавес уличного спектакля и, скрипнув никому не слышными тормозами, Перевертыш Норман замрет на месте, – Ложечка должна была выскользнуть сквозь решетку (раздвинув при этом занавес конфетных оберток и помятых рекламных листовок, которые ветром прибило к железным прутьям). Выскользнуть по возможности тихо и неслышно, быстро преодолеть пять ярдов между решеткой и Норманом и незаметно юркнуть в его коробочку для пожертвований за считанные мгновения до того, как он нагнется, чтобы ее поднять.

Как и почти во всем, главное – правильно рассчитать момент.

Как и Эллен Черри, предметы уже уяснили себе распорядок дня Перевертыша Нормана и могли с точностью до минуты рассчитать момент, когда тот закончит свое представление и, прихватив сборы за входные билеты, удалится восвояси. И вот теперь, когда ресницы на кукольном личике начали подрагивать, словно у Иезавели, а насупленный лоб разгладился от морщин, вновь обретя спокойную ровность бутылочной пробки, как только пухлые губы перестали дуться, а ярко-голубые глаза вновь обрели фокус, Раскрашенный Посох слегка подтолкнул Ложечку. Раковина же благословила ее. И в следующее мгновение та – звяк-дзынь-трень! – юркнула сквозь решетку и устремилась вдоль по тротуару, словно серебряная стрела-коротышка, выпущенная из игрушечного лука.

– Бон вояж, – прошептал(а) Жестянка Бобов.

– Покеда, подруга, – крикнул ей вслед Грязный Носок.

Но Ложечка их не слышала. Она была напугана, как ни разу в жизни, и слышала только, как звенит, ударяясь о цемент, ее тело – звяк-дзынь-трень! От страха и волнения этот звук казался ей просто оглушительным. Бедняжка даже вообразила, будто он заглушает собой громовой гул орд проносящихся мимо машин. «О Господи! О Пресвятая Дева! О Матерь Божья!» Дзынь-звяк! Осталась лишь пара ярдов, но в этот момент Ложечка услышала позади себя чьи-то шаги и тотчас подумала, что на нее обязательно наступят. Украдкой она оглянулась – всего на какую-то секунду, но из-за этого на несколько дюймов отклонилась от курса, сорвалась с последней ступеньки собора и отлетела в сторону.

– Ой, что это? – услышала она (или подумала, что услышала) женский визг. В следующее мгновение ее накрыла чья-то тень (хотя, по правде сказать, Ложечка и без того находилась в тени собора), и она почувствовала (или подумала, что почувствовала), как чья-то рука грубо и бесцеремонно оторвала ее от тротуара.

От страха Ложечка была ни жива ни мертва. У нее даже отшибло способность мыслить, но затем она решилась-таки предпринять спасительный прыжок в ближайшее укромное место – им оказался приоткрытый пакет с едой, что стоял у ног Эллен Черри.