Журналист для Брежнева или смертельные игры - Эдуард Тополь

В ординаторской четвертого отделения, практически арестованные Светловым, сидели все шесть лечащих врачей этого спецотделения для буйнопомешанных. Постоянно прикрытые защитой МВД, которое направляет сюда диссидентов, антисоветчиков и подлинных шизофреников и психов, безнаказанные в своей деятельности, неподконтрольные и поэтому обнаглевшие, сытые, раскормленные на натуральных овощах и фруктах, выращенных их же пациентами, они теперь прекрасно понимали, что их благополучие повисло на волоске. Засадить в психбольницу человека без ведома МВД, превратить ее в свою частную тюрьму было нарушением государственной монополии, непростительным преступлением. Конечно, они будут выгораживать себя, валить все на Хотулева, но я не собирался разговаривать с ними о том, как Белкин попал сюда и на каком основании они, специалисты, «лечили» здорового человека чудовищными дозами аминазина.

Я оглядел их испуганные лица и сказал:

– Подполковник Светлов уже посвятил вас в обстоятельства этого дела. У нас с вами есть три дня, чтобы привести этого журналиста в нормальное состояние. Я вам не гарантирую, что и после этого вы будете продолжать свою безмятежную работу, но если Белкин будет в состоянии поехать в Вену, это как-то скажется на вашей участи. Я вас слушаю.

Они молчали. Толстая баба в докторском халате с лицом гренадера и небритыми усами, отвернувшись, смотрела в окно. Остальные – три разновозрастные врачихи и два врача – молодой, лет тридцати альбинос и худой старик с прокуренной трубкой – сидели, потупившись.

– Это не детский сад, и в молчанки играть не будем, – резко сказал я.

– Я хочу знать: доступно ли это сегодня медицине – в два дня отучить наркомана от наркотиков. Напрягите свои мозги и вспомните, чему вас учили в институте и на всякого рода семинарах. Если нужно – мы отвезем его в больницу Склифосовского, в Кащенко, в Сербского. Где его могут привести в чувство? Я слушаю.

– Я не понимаю, что за тон? – взорвалась вдруг старая усатая баба-гренадер. – На каком основании вы так разговариваете? Мы тут выполняем свой долг! А то, что Хотулев занимался темными делами, так я давно сигнализировала…

– Как ваша фамилия? – спросил я.

– Моя фамилия Шпигель Элеонора Францевна, я секретарь партийной организации больницы!

– Вы мне не нужны, вы можете уйти.

– Что?! – возмутилась она.

– Я жду, когда вы уйдете.

Секретарь партийной организации психбольницы – такого я не слышал даже в армянских анекдотах! Хотя, конечно, здесь, как минимум, восемьдесят процентов врачей коммунисты и, значит, должна быть партийная организация.

Парторг психбольницы № 5 Элеонора Шпигель вскочила на своих толстых ногах, ее небритые усы встопорщились, лицо налилось краской:

– Вы… вы… вы…

Я ждал.

Командорской походкой она прошагала к двери.

– Я этого так не оставлю! Сопляк! – и дверь ординаторской хлопнула за ней так, что в стеклянных шкафчиках задребезжали какие-то склянки и бутылки.

– Продолжим, – сказал я.

– Я могу вам сказать, уважаемый, – сказал, кашлянув, старик с трубкой. – Это задача невыполнимая. То есть отучить от наркотиков можно, но не в такой срок. Практически, его нужно связать и на месяц приковать к койке, чтобы он не наложил на себя руки. Такие случаи бывают. В Бутырской тюрьме повесился диссидент Борисов, когда ему перестали колоть аминазин. Парню тоже было двадцать пять лет. Поэтому метод есть только один – связать, чтоб не буйствовал, и ждать, когда перемучается.

– Но ведь бывает, когда наркоманы сами бросают наркотики.

– Это крайне редко. Ну, только разве в стрессовых ситуациях.

– Например?

– Я не знаю. Ну, если бы война началась, эвакуация. Или роды. Но он не женщина.

– Как ваша фамилия?

– Моя фамилия Кунц. Это я настоял на назначении ему аминазина. А Хотулев хотел назначить сульфазин, это было бы еще хуже.

– А ничего не назначить вы ему не могли? – не удержался я.

– Уважаемый, мы для того и получаем людей, чтобы назначать, – он смотрел на меня открыто и просто, в упор. – Кто же знал, что он «левый»?

«Левый псих». Я подумал, что это неплохое название для фельетона в «Крокодиле» или «Комсомольской правде». Если бы вытащить Белкина из наркомании, он бы вполне мог написать что-нибудь в этом роде.

– Доктор Кунц, – прищурился я, сдерживая мелькнувшую в голове идею. – Если мы имеем дело с влюбчивым больным, очень влюбчивым – можем мы этим воспользоваться? Я, например, знаю историю, когда в Баку молодой наркоман, мальчишка, бросил колоться морфием, как только влюбился в одну рижскую девчонку.

Он пожал плечами:

– Тут у нас трудно влюбиться. Разве что в мадам Шпигель.

В дверь заглянул Валентин Пшеничный.

– Игорь Иосифович, он опять буйствует, требует укол.

– Скажите медсестре, пусть сделает ему новокаин, – сказал Кунц. – Это будет, как моя пустая трубка – с одной стороны, рефлекс укола, с другой – болеутоляющее. У него сейчас от нехватки наркотика кости выламывает. – Пшеничный скрылся, а Кунц продолжал, обращаясь ко мне и Светлову: – Понимаете, нужно попробовать электрошок, но мы его не применяем с 53-го года, потому что многие не выдерживают…

– Хорошо, – сказал я. – Попробуем не электрошок, а женошок. Придется снова шерше ля фам – искать женщину.

Мы сидели со Светловым в беседке психбольницы, как два старых сводника, и обсуждали все возможные и невозможные варианты. Если «Шах»-Рыбаков смог бросить колоться ради Айны Силиня, то нужно найти кого-то и для Белкина. Первым номером, конечно, была Инна, машинистка «Комсомольской правды». «За» было то, что она любила этого Белкина и наверняка была готова ради него на все. В каком-нибудь сентиментальном романе или фильме она за свою самоотверженность и любовь была бы вознаграждена авторами и судьбой и вошла бы в палату к своему возлюбленному, чтобы любовью и лаской спасти его и излечить. Но мы имели дело с реальной действительностью и должны были трезво смотреть на вещи. Белкин давно бросил эту Инну, никакого любовного потрясения или шока она уже вызвать у него не могла. Поэтому Инну мы оставили.

Вторым номером была названа, как это не покажется вам дико и цинично, Айна Силиня. Я хорошо помнил то место в рукописи Белкина, где он описывал ее полуголой на бакинском пляже во время драки с Мосолом. Он держал в обхват вырывающегося из его рук Шаха-Рыбакова, а полуголая Лина, она же Айна, целовала Шаха и касалась Белкина обнаженной грудью, и это его очень возбуждало, несмотря на весь драматизм ситуации. Он вообще остро реагировал на несовершеннолетних, если вспомнить и эту Лину-Айну, и нимфу с острова Рыбачий… Мы со Светловым всерьез обсудили этот вариант. Но было и много «против». Во-первых, Силиня еще несовершеннолетняя, и, хотя она уже не девочка, мы все-таки не имеем права втягивать ее в любовные интриги. Кроме того, она еще не отошла от смерти своего Рыбакова. Короче, с некоторым сожалением мы отвергли и этот вариант.