Герои русского парусного флота - Владимир Шигин

Что и говорить, правнук был столь же мужественен, как и его храбрый прадед!

В последние годы жизни любил Гавриил Иванович заниматься и хозяйственными делами, однако подлинной хозяйкой усадьбы была всё же его властная супруга.

Исследователь дворянских родов Костромской губернии А.А. Григоров так пишет о супруге Невельского: «Она (Ольга Афанасьевна. — В.Ш.) была смелой и мужественной женщиной. От соседских помещиков и окрестных крестьян она получила прозвище „Медведица“. Гавриил Иванович имел необычайно вспыльчивый характер, и иногда на него находили такие минуты (а то и часы) гнева, что к нему буквально нельзя было подступиться. Он терял всякое самообладание, особенно в тех случаях, когда сталкивался с какой-либо подлостью или нечестным поступком, совершённым как соседями-дворянами, так и крестьянами, как его собственными, так и окрестных помещиков. И в такие минуты только одна „Медведица“, горячо его любившая, могла его успокоить. Ольга Афанасьевна была очень сильная. Особенно любила заниматься с лошадьми и сама выезжала и объезжала лошадей, причём ей доставляло удовольствие объезжать лошадей самых горячих, необузданного нрава. Наряду с верховой ездой зимой она сама выезжала и сама правила, то есть держала вожжи, на парах и на тройках, запряжённых „гусем“. И никогда не брала с собой кучера».

13 декабря 1841 года в возрасте 68 лет герой скончался в своём имении. Хоронили его в старом флотском мундире, который Невельской берёг именно для данного случая. На крышке гроба лежал позеленевший в морях кортик. Проводить в последний путь заслуженного моряка съехались окрестные старики-помещики, тоже многие в прошлом флотские офицеры.

— Прощай, Гавриил Иваныч! — говорили они, комья стылой земли в могилу ему бросая. — Окончил ты плавание земное, а ныне отправляешься уже в плавание небесное!

А спустя три года трагически погибла и его «Медведица».

Снова обратимся к запискам А.А. Григорова: «Ей, как „вещему Олегу“, приключилась „смерть от коня“. Однажды, запрягши в сани пару самых горячих лошадей, она поехала их „проезжать“, но не смогла справиться. Лошади понесли, сани опрокинулись, однако Ольга Афанасьевна не выпустила вожжей из рук, и лошади протащили её по дороге очень большое расстояние. Бедная женщина получила сильные ушибы. Лошади были остановлены при въезде в усадьбу, а бедная „Медведица“ получившая очень тяжёлые телесные повреждения, через несколько дней скончалась».

Что можно ещё добавить ко всему вышесказанному? Наверное, то, что спустя несколько десятилетий внучатый племянник Гавриила Невельского адмирал Геннадий Иванович Невельской поднимет русский флаг в устье Амура и навсегда закрепит эту дальневосточную землю за Россией.

Весной 1814 года русские войска, пройдя с кровопролитными боями всю Европу, подошли к стенам Парижа. Исход кампании, а вместе с ней и всей эпохи Наполеоновских войн, был предрешён, хотя сам французский император этого ещё не понимал. Во главе главной армии Наполеон действовал далеко в тылу союзнических войск. Оборону Парижа он поручил маршалу Мармону. В войсках французских царило уныние, парижане пребывали в панике. Стотысячная русско-прусская армия широким кольцом охватывала город.

Император Александр Первый, шпоря коня, подскакал к осматривавшему местность генералу Михаилу Орлову, назначенному командовать штурмом французской столицы.

— Лишённый лучших своих защитников и вождя, город не в силах нам долго противостоять! — сказал Александр генералу. — А посему во избежание напрасной крови вы, Михаил Фёдорович, прекращайте бой всякий раз, когда появится надежда на мирный исход!

— Слушаюсь, ваше величество! — приложил руку к треуголке бравый генерал. — А сейчас мы начинаем!

Ударили первые залпы орудий. Над колоннами русской пехоты взлетели ввысь полковые знамёна. Сражение за Париж началось…

30 марта в пять часов пополудни, не выдержав натиска русских войск, маршал Мармон сдался на капитуляцию. Наполеон узнал о сдаче Парижа, находясь с войсками в Фонтенбло. Новость поразила его. Некоторое время император подавленно молчал.

— Несчастный Мармон не представляет, что его ждёт! — промолвил, наконец, Наполеон бывшему рядом генералу Коленкуру. — Имя его навеки опозорено в истории, ведь он уже второй раз пытается уничтожить меня!

— Когда же был первый раз, сир? — удивился Коленкур. — Неужели Огюст участвовал в каким-то заговоре?

Наполеон тяжело поднял глаза на своего генерал-адъютанта.

— Это было восемь лет назад в Спалато! — чуть помедлив, покачал он головой. — Уже тогда мне был дан знак свыше, что этот негодяй погубит меня руками русских! Мармон никогда не имел ни мужества, ни чести! Увы, я тогда не придал случившемуся должного значения! Я слишком долго верил изменнику!

На сей раз Коленкур промолчал. Больше расспрашивать императора он не решился.

…Уже был сдан Париж, а император Франции подписал манифест о своём отречении. Русские пушки стояли на вершинах Монмартра, а на Елисейских полях стояли бивуаком донские казаки. В те дни маршал Мармон внезапно поинтересовался у коменданта главной квартиры русской армии генерал-майора Ставракова.

— Не могли бы вы, женераль, узнать о судьбе некоего Скаловского, который служил в вашем флоте в кампанию 1806 года на Средиземном море!

Скрыв недоумение, Ставраков утвердительно кивнул:

— Я постараюсь!

Спустя пару недель он сообщил маршалу, что капитан-лейтенант Скаловский жив и здоров. Он по-прежнему служит на Черноморском флоте, где командует каким-то судном.

Выслушав Ставракова и молча кивнув, Мармон ушёл. А комендант главной квартиры ещё долго недоумевал, зачем французскому маршалу понадобилось интересоваться судьбой заурядного морского офицера. Однако ещё более поразился Семён Христофорович Ставраков, когда его известили, что судьбой Скаловского интересуется и свергнутый французский император.

— Видимо, и вправду много дел понаделал этот морячок в своё время, коли его сам Наполеон позабыть не может! — поделился своими мыслями генерал-майор в разговоре с друзьями. — Не каждому даже из генералов наших выпадает честь числиться в личных врагах французского императора!

…Служба на парусном флоте никогда лёгкой не была, а потому считалась в России уделом дворян худородных, тех, о ком говорили презрительно: «У них и дворни-то есть, что собака с курицей!»; такие худородные и шли в Санкт-Петербургский Морской корпус, чтобы стать офицерами флота российского. Но были и такие, кого за худородностью и туда-то не брали. Вот к таким-то «не доказавшим своё благородное происхождение» и относился однодворец Семён Скаловский. Сам он был из губернии Орловской, а на юг двинул в поисках лучшей жизни. Время было уж больно смелое — екатерининское! Россия осваивала берега Чёрного моря. Получил Семён в степях херсонских надел земли, отстроился. А тут и время подоспело сыновей в люди выводить. Старший Михаил, как водится, при отце остался. Ему всему нажитому быть наследником. Младшие же, Иван да Пётр, на службу ратную идти возжелали. Да только куда отцу их отдать? Так бы, наверное, и не сбылась мечта мальчишеская, если бы не указ потёмкинский об основании в Херсоне ещё одного Морского корпуса для флота Черноморского. Дворян в ту пору в Новороссии было кот наплакал, а потому в корпус велено было брать всех. Так в 1790 году Иван с Петром морскими кадетами и стали.