"Волкодавы" Берии в Чечне. Против Абвера и абреков - Юлия Нестеренко

Через четыре часа я привык и делал свою работу уже автоматически, как робот: промыл, помазал, засыпал, перевязал, следующий. Через десять часов меня уже не тошнит, теперь другая проблема — от усталости темнеет в глазах, руки уже еле поднимаются: промыл, смазал, засыпал стрептоцидом…

— Куда ты столько бинта мотаешь, идиот?! — Василич толкает меня под руку. Перевязочный материал в дефиците, как, впрочем, и все остальные медикаменты: надо экономить — иначе не хватит остальным.

Боже мой, неужели на стул передо мной садится последний пленный?! Делаю ему повязку на голове «шапочка Гиппократа», это почти высший пилотаж в десмургии (так называется наука о перевязках). Вот как я научился, хоть завтра можно сдавать экзамены в мединститут. Никогда, вы слышите, ни за что я не стану врачом!

Кое-как доползаю до своей койки рядом с медпунктом, скидываю сапоги и одетый валюсь на кровать. Курт толкает меня в бок: «Подвинься, куда так развалился» — и падает рядом. Мгновенно засыпаем, и нам снятся раны: сквозные и осколочные, колотые и резаные, проникающие и, черт побери, какие там они еще бывают?!

На рассвете нас расталкивает Василич: «Айда за мной!»

Неумытые (вода в умывальнике замерзла и превратилась в глыбу льда) тащимся на склад, где накануне свалили снятую с пленных меховую одежду. Фельдшер поручает нам обработать вещи каким-то жутко вонючим дезраствором, а потом отнести на термообработку. Это называется дезинфекция и дезинсекция, короче, от всякой заразы и вшей. Курт резонно предупреждает русского, что многие вещи в результате будут испорчены.

— А ты не умничай! Приказ есть приказ! — на полуслове обрывает его фельдшер.

Работаем на складе три дня, прекрасно сознавая, что положительного результата от нашего труда не будет.

— Мне не нужна твоя работа, мне нужно, чтобы ты уморился, — иронизирую я.

Одно хорошо: за эту работу Василич щедро оделяет нас принесенной из дому вареной картошкой и яйцами.

— Ешьте, ешьте, — вздыхает он. — У меня сынок тоже, наверно, где-то в плену, может, и его какая добрая душа накормит.

Вообще он странный, этот русский мужик: то ругает почем зря, может и стукнуть сгоряча; а то, как сейчас, расчувствуется и сделает что-нибудь доброе. На следующий день принес нам молока в заткнутой тряпицей бутылке: «Пейте, мол, дезраствор ядовитая химия, а это вам за вредность».

Однако мы и сами набрались вшей в результате этой дезобработки.

Помню удивление Курта, первый раз обнаружившего на своей майке вошь. Это была вошь-матка, сталинградцы называли их броненосцами. Чистоплотнейший мальчишка держал ее двумя пальцами и недоуменно вопрошал: «Что это?», лицо его с круглыми от удивления глазами было невыносимо комичным.

Впрочем, тогда мне самому было не до смеха, я чесался как шелудивый пес, яростно вцепляясь ногтями то в подмышку, то пытаясь дотянуться до спины.

Проклятые насекомые плодились с адской быстротой, мы боролись с ними прожаркой, выбирали их из швов одежды, давили, давили, но все было тщетно. Все мое тело было в следах от расчесов ногтями, я не мог спокойно спать, но самое страшное было не в этом. Вши были разносчиком смертельной болезни — сыпного тифа. Вскоре болезнь охватила весь лагерь.

Следующие два месяца слились для нас в одну беспрерывную битву — битву со смертью. Тиф безжалостной косой выкашивал ряды ослабленных тяжелой дорогой и голодом пленных, у них уже не было ни физических, ни моральных сил, чтобы сопротивляться смертельной болезни. Наша маленькая медицинская бригада самоотверженно пыталась отвоевать у сыпняка, спасти как можно больше жизней. Наша доктор Тоня буквально сутками не отходила от больных, стремясь хоть как-то облегчить их страдания. Я не знаю, откуда в невысокой хрупкой женщине взялось столько сил, столько милосердия и заботы. А наш суровый фельдшер Василич?! Мне всегда казалось, что он неприязненно относится к бывшим солдатам вермахта, но именно он показал пример истинно христианского прощения.

— Да какие они теперь враги, головы от подушки поднять не могут, — вздыхал он. — И их так же матери ждут в далекой Германии, как мы с моей старухой ждем своего сыночка.

Но сколько немецких матерей так и не дождались своих сынов! Несмотря на все наши усилия, смерть продолжала собирать свой страшный урожай. У нас не хватало лекарств, не хватало питания, скученность и антисанитарные условия тоже мешали нам предотвратить распространение инфекции. До конца февраля в лагере умерло несколько сотен человек, в марте — больше тысячи!

Мерзлая, жесткая, чужая астраханская земля принимала их похожие на мумии тела, укрывала их песчаным одеялом, и воющие степные ветры пели им погребальные песни. Мальчишки, ведь они были совсем мальчишки, многим из них было чуть больше двадцати! Я не раз видел смерть в бою, но боже ж мой, как страшно, когда твой товарищ умирает у тебя на руках, гаснет, как свеча на ветру, и ты ничем не в силах помочь. Ведь они же сдались, они же думали, что плен будет спасением. А зловещий демон смерти продолжал брать с нас все новые и новые жертвы.

В вермахте меня в совершенстве научили убивать, сейчас русские медики учили меня спасать жизни. Спустя месяц я уже мог с закрытыми глазами попасть иглой в любую вену, ввести желудочный зонд, справиться с мудреной перевязкой. Наша маленькая русско-немецкая бригада вела героическую борьбу со смертью. Смерть наступала, обходила с флангов, наползала гангреной и дизентерией, сжимала костлявой рукой дистрофии и пеллагры, атаковала кровавыми плевками цинги и туберкулеза. Два долгих месяца слились для нас в одно бесконечное дежурство у постелей умирающих. Но вот на последнем рубеже апреля смерть была остановлена, а затем начала отступать. В апреле смертность сократилась вдвое! Я наконец увидел весну и первую нежно-зеленую травку, робко пробивающуюся сквозь брусчатку плаца. Наши выжившие камерады, шатаясь от слабости и держась за стенки бараков, выползали погреться под лучами весеннего солнца, на их лицах скользили призрачные улыбки.

В мае смертность упала еще в десять раз, в июне и последующих месяцах сократилась до нуля. Wir sind Sieger! Мы победили смерть!

— Сегодня поймаем самого главного бандита Хасана Терлоева! — потирал руки довольный Петров. — Накануне арестовали его пособников Муртазалиевых. На допросе они признались, что Хасан скрывается в пещере горы Бачи-Чу на территории Джумсоевского сельсовета. Командовать спецоперацией будет сам генерал Церетели!

Наша опергруппа окружила пещеру, но бандит успел скрыться, однако оставив в спешке все свое имущество. Кроме оружия и карт Кавказа на немецком языке, нас очень заинтересовали найденные в его рюкзаке бумаги.

— Надо же, какая ценная находка: списки членов повстанческой организации ОПКБ по 20 аулам Итум-Калинского, Галанчожского, Шатоевского и Пригородного районов! — восхищался товарищ Церетели (потом мы сосчитали, что в списках числилось 6540 человек).

Летом 1943 года, после победы наших войск на Курской дуге, явственно наметился перелом в ходе войны. Фронт все дальше и дальше откатывался от Кавказа; стало ясно, что немцы больше не вернутся сюда. Бандитизм в горах Чечни тоже пошел на убыль. С одной стороны, руководство бандформирований поняло, что на победу Германии им рассчитывать не приходится. В то же время наш полк НКВД был усилен людскими и материально-техническими ресурсами и стал все успешнее действовать в борьбе с повстанцами. Наши бойцы и командиры освоили особую тактику боев в горной местности, где сражение ведется фактически не в двух, а в трех измерениях и где важно не только обойти противника с флангов и зайти в тыл, но и постараться очутиться выше него по склону. Мы усвоили специфику партизанской войны и научились наступать не широкой цепью, а действовать отдельными мелкими группами; у нас появились специалисты-альпинисты, обучающие своим приемам остальных бойцов. С другой стороны, давала свои плоды миролюбивая агитация полковника Лагодинского, поверив которой многие бандиты были легализованы и сдали оружие.