Аллегро - Владислав Вишневский

Стать каптёрщиком — несбыточная мечта солдата-срочника. Стать другом каптёрщика и того сложнее. Оно и понятно: в роте три взвода, в каждом взводе по три отделения — это сколько уже солдат? — подсчитали? — да, правильно, много. Считаем дальше. Плюс один ротный, три взводных, один старшина, три зам комвзводов, не говоря уж про командиров отделений и ефрейторов, — а каптёрщик один. Представляете, один! С кучей, естественно, гласных и не гласных привилегий. Кстати, в каптёрке очень хорошо «гаситься», что очень важно, или что отмечать… Но это тайна. Об этом вслух не говорят. Дружба с каптёрщиком дороже — её потерять можно. А это в армии дорогого стоит.

Мгновенно став знаменитостью, Санька автоматически стал другом не только всех дембелей, но и привилегированных каптёрщиков. В одной из таких и готовился сейчас к командировке; сидя под низко зависшей яркой лампочкой, прикреплял на погоны новые лычки.

Крупный прапорщик Лёва Трушкин, и выглядывающий из-за его спины Женька Тимофеев, вычислили парня.

— А, вот ты где загасился! Молоток! Еле нашли. Каптёрщик… — громко позвал Трушкин высунувшегося со второго яруса солдата каптёрщика. Тот привычно дремал в своём логов… лежб… нет, не правильно, он одеяла лёжа там пересчитывал, инвентаризацию делал. — Лежи-лежи, чаю не надо, дрыхни! Мы на минуту. — Каптёрщик огрызаться не стал, прапорщики не срочники, по шее схлопотать можно, да и на минуту сказали зашли, пусть, вновь спрятался в «инвентаре и материалах». — Такое дело, Санёк, есть задание. — Глаза Трушкина светились ласковой масляно-шоколадной глубиной, фигура дружеским расположением. — Нужно одно дело по-честному сделать… деликатное. Сделаешь? — с нажимом, поинтересовался Лёва.

— Какое дело? — насторожился Смирнов. Насторожился скорее механически, вернее машинально, хотя никакой опасности пока не видел.

— Сначала дай слово, что сделаешь…

— Даю!

— Честное — пречестное?

— Честное-пречестное. И что?

— Да вот, — Трушкин чуть отклоняется в сторону, давая возможность друга своего лучше разглядеть, Евгения Тимофеева, худого, «прозрачного». — Сам понимаешь, надо Жеке нашему, — кивает на Тимофеева, — пару посланий на английский язык срочно перевести, пока ты здесь или в дороге будешь… как тебе лучше? Переведёшь?

Да, они по делу пришли. В кои то веки сами вечером в полк пришли, искали… Причина в товарище была. В Женьке Тимофееве. Уже который день парень места себе не находит. Похудел, изнервничался весь, извёл всех… А тут — на тебе! — оказия. Да не чужая, а своя. Когда музыканты оркестра узнали, что Санька Смирнов наверняка полетит на церемонию награждения, или как там она называется, сразу решили использовать его в качестве почтового голубя, или связиста, зубами соединяющего провода на передовой, в данном случае — сердца…

Смирнов чуть поморщился.

— Ну я же сказал сделаю, значит сделаю. Какие? Когда?

— Можно и сейчас. Вот они, — Трушкин с готовностью протянул Смирнову несколько книжек.

— Что это? — Смирнов смотрел удивлённо.

— Это образцы…

— Все перевести, что ли? — на вес взвешивая книги, изумился Смирнов.

— Нет, конечно! — звенящим, больным голосом отозвался Тимофеев. — Там закладки…

Смирнов, на закладке, наугад раскрыл первую книгу, прочёл:

— «Я вам пишу, чего же более. Что я могу ещё сказать…» — остановился, удивлённо поднял глаза. — Это же Пушкин! Письмо Татьяны!

— Молодец, — снисходительно улыбнувшись, похвалил Трушкин. — Узнал! Понятно, что Татьяны, не Бабы-Яги! — ткнул в книгу пальцем, указал. — Его желательно перевести в первую очередь. Обязательно. Лучший образец потому что, сильнее не скажешь… Пушкин!!

Смирнов с удивлением прочёл фамилии авторов остальных книг:

— Пушкин, Ахматова, Блок… Это же всё стихи!

— Точно, старик, они! — вновь улыбнулся Лёва, и похвастал. — Это лучшее, что мы в полковой библиотеке срочно откопали. — Уважительно подчеркнул. — Классные стихи… Даже я помню… Ты странспонируй их в том же ключе, только в прозу, и все дела. Главное, чтобы один в один. И чтоб на английском… Добро?

— И кому… адресовать? — шлангом прикинулся Смирнов. Не из вредности, а по привычке: армия же всё-таки.

— Напоминаю, ты слово дал… Дал? — простецки, но с нажимом переспросил Трушкин.

— Дал, — признался Смирнов.

— А слабо с трёх раз догадаться? — тоже придуриваясь, сощурился Трушкин.

— Госпоже лейтенанту, кому… — вздохнул Смирнов. — Чего тут не понять.

— Молодец, Санёк! — восхитился Трушкин. — Приз в студию! — оборвал себя, сказал по-деловому, по свойски. — Короче, не в службу, а в дружбу Санёк, — сделай! И помни: ты слово дал. Как встретишь, если встретишь, сразу и передашь ей. Идёт?

— Да… Передам, — пожал плечами Смирнов. — Не трудно.

— И лады. — Развёл руками Трушкин. — И обязательно подпиши: крепко там, и всё такое прочее, целую, твой Женя Тимофеев. Добро?

Тимофеев испугался такой вольности, высунулся из-за спины большого Трушкина.

— Может, про поцелуи сразу не надо, а? — спросил он. Он уже почти пришёл в себя, уже не так от безысходности нервничал и тосковал, какой никакой просвет наметился, но боялся испортить всё, потерять.

— Конечно, не надо… — поддержал Санька.

— Много вы понимаете… — скривился опытный Трушкин. — А я говорю, надо. Кашу маслом не испортишь. Она сразу должна понять, что у Женьки любовь давно и серьёзно. Полный мажор к ней, в общем. Санька, ты обещал. — Ещё раз строго напомнил Смирнову, пригрозил пальцем. — Помни.

— Да помню, помню.

— Ну тогда всё! — Лёва широко улыбнулся, повернулся к Тимофееву. — Можно не сомневаться, Женюра. Санька человек слова: сказал — выполнил… — и вновь пригрозил Смирнову, шутливо, конечно, пригрозил, но доходчиво. — Смотри, голубь… Лично потом все твои переводы проверю… Все, какие отмечены… — И вновь дружески кивнул на собранную в дорогу спортивную сумку. — Всё собрал? Ничего не забыл? Мыло, носки, трусы, сапожный крем…

Санька пожал плечами, хмыкнул.

— Чего тут собирать!

— И добро! — отозвался Трушкин, по-братски хлопнул Саньку по спине. — Если что, значит, ни пуха, ни пера, Санька! Держись там! Мы с тобой!

— К чёрту! — от души ответил Смирнов.

— Дело сделано, пошли, Жека. — Напевая, Трушкин повернулся на выход. — Ты жива-ль ещё моя старушка, жив и я… — и уже в спину Тимофееву добавил. — «…Всё будет хорошо, я это знаю, знаю…» Не переживай, с Санькой будет лучше, чем не с нашим DHL. Я тебе говорю.

Прапорщики вышли. Смирнов закрыл дверь, и ещё некоторое время размышлял, почему его так задела эта просьба? Или не задела… Если не задела, чего же он тогда расстроился? Да нет, он не расстроился… А чего же тогда? Ревнует? Кто, он, Санька? Да нет, конечно, нет, с чего бы? Гейл девушка и правда красивая, и глаза, и фигура… Но, не то… Для Саньки она не то, не очень… Санькина девушка должна быть… Должна быть… Она должна быть… Какой? Конечно красивой, конечно, милой, такой, примерно, как во сне он часто видел… Особенно здесь, в армии… Особенно в последнее время… Тот образ чем-то совпадал — многим! — с дневным, реальным образом лейтенанта Гейл Маккинли, с трудом признался себе Смирнов. Но с радостью отметил, только телом совпадает, не лицом… С лицом была проблема. «Своего», любимого лица, Смирнов ещё не видел. В сладком сне — много их было — лицо милой ускользало, как мыло из руки…