Аллегро - Владислав Вишневский

Сознавать и понимать это было грустно. Санька ещё больше расстроился, уколол иголкой палец, скривился, и вдруг пришёл к мысли, что нет, он не ревнует, он завидует. Он не ревнует! Он Тимофееву завидует, что тот влюблён. Сильно, страстно, всерьёз и окончательно влюблён. Как и Санька бы хотел, мечтал бы… А влюбился Женька. Женька Тимофеев влюбился, его товарищ. Хорошо-хорошо, пусть старший товарищ. Но… товарищ, друг. Конечно, друг! Тем более музыкант. Санька улыбнулся. Настроение улучшилось… На октаву почти улучшилось… Хотя поездка тревожила. Ещё как тревожила! Как… Как… Как в воду с десятиметровой вышки… О-о-о!

Эти два дня в жизни Смирнова пролетели как пять минут.

Минуя толпу обычных пассажиров, оперативный дежурный по полку и два порученца из дивизии провели Александра Смирнова и полковника Ульяшова в зал VIP аэропорта «Шереметьево-2». Ульяшов был в парадном мундире. Смирнов тоже в армейской парадной форме солдата срочной службы с сержантскими уже лычками. У Смирнова спортивная сумка — практически пустая. У полковника Ульяшова чемодан, и два хозяйственных пакета с домашним дорожным продуктовым набором, заботливо приготовленными супругой, Светланой Павловной.

На борт самолёта Боинга 737 Москва-Стокгольм Смирнов с полковником Ульяшовым прошли почти первыми… Места у них неожиданно оказались за служебной перегородкой, в первом классе. Салон огромный, кресла большие, мягкие, но их немного, гораздо меньше, чем в экономклассе… Улыбками обрадованных родственников светились лица американских стюардесс, солнечным светом иллюминаторы, тело приятно пружинило в кресле, ботинки по самые шнурки утопали в мягком ворсе ковра, по проходу — туда-сюда — катался передвижной бар с напитками. В открытой двери пилотской кабины то появлялись, то исчезали, спины пилотов, что-то таинственно там зуммерило, что-то жужжало. Вскоре пилотская дверь кабины закрылась, звуки исчезли. Самолёт готовился к полёту.

Один за другим с боков вдруг послышался тонкий свист запускаемых турбин… Он усилился, перешёл в мощный звук, который, в принципе, не давил на уши, но убеждал в нечеловеческих тяговых возможностях подвешенных на пилонах двигателей (не оторвались бы!!). Вот фюзеляж мягко качнулся, лайнер стронулся с места… Вместе с этим, в сторону и удаляясь, поплыло здание аэровокзала и прочие самолёты, ожидающие своей очереди на «вылет». Командир корабля, по внутренней громкой связи, зачитал на английском языке официальное приветствие, поздравил пассажиров, пообещал приятного полёта и мягкой посадки… Прокатившись, мягко клюнув носом, лайнер остановился, развернулся, и, постояв несколько секунд — бортинженер выводил работу двигателей на взлётный режим — неукротимо ускоряясь, самолёт начал разгон… Убыстряясь, глухо стучали колёса на стыках бетонных плит… Вот стук исчез… Возникли обычные при взлёте перегрузки, вдавили в кресло. Тяжеленный Боинг легко оторвался от взлётной полосы… круто задрал нос… вошёл в облака… пробил их… и… завис в океане солнечного света.

Уткнувшись лбом в стекло иллюминатора, Смирнов смотрел вниз. Его спутник, полковник Ульяшов, сидя рядом, вертелся, капризничал, выбирая из предложенного стюардессой вороха иностранных газет и журналов интересное, правильнее сказать — простое и с картинками. Не зная «языка», шуршал страницами иностранных газет. Бортпроводницы беспрестанно услужливо разносили прохладительные и алкогольные напитки.

Ульяшов, не мешая Смирнову глядеть в окно, таясь от него, «втихую» дегустировал разные напитки. Смакуя крепкий коньяк, на разъездном столике их много разных было, раз за разом брал самый тёмный, как наиболее многозвёздный. Начавшуюся поездку уже видел в другом свете, не такой сложной для себя и опасной. Чётко пока следовал мудрому совету жены, Светланы Павловны, напутствуя мужа со спецзаданием в загранкомандировку она предупредила: «Главное, ты там меньше рот, Лёвушка, открывай, — там тебе не казарма, больше смотри и слушай. Лучше будешь выглядеть. Тебя заметят, генерала присвоят». Вот это бы да! Хорошее пожелание в дорогу. Как два полных ведра навстречу! Он и следовал напутствию супруги. К тому же, смотреть и вправду было на что, а разговаривать не с кем. Если со Смирновым только… Прикрыв глаза, Ульяшов прислушался — над креслами попутчиков витали непонятные «чужие» иностранные слова и только. Русский язык здесь похоже не знали, а жаль, с понятным чувством горечи и обиды отметил полковник. По долгу службы и вообще, он хорошо знал значение роли Советского Союза, теперь РФ, в разгроме немецко-фашистских захватчиков во Второй мировой войне, в установлении мира в Европе и спокойствия на всей планете. Обидно было, что его родным языком здесь манкируют. Не хорошо это, не порядок, нахмурившись, отметил Ульяшов, и прихватил ещё одну бутылочку с проезжающего мимо столика.

Смирнов то ли спал, то ли о чём-то думал. Ульяшов, осторожно глянув на Смирнова, отвинтил маленькую пробочку, коротко оглянулся, и махом выпил содержимое «игрушечной» бутылочки… Уффф… Хороша, зараза, крепкая…

Одно было плохо — закуски у них хорошей не было, у стюардесс. Достать же один из пакетов, собранных в дорогу женой, Ульяшов постеснялся. Ему сразу нужно было их под сиденье поставить, а он в верхний ящик над головой засунул, теперь и неудобно доставать, чай не деревня, грустно кривил лицо Ульяшов. Но приятное разливающееся по всему телу тепло чувствовал, и светлую прозрачность в голове отмечал. Спать — ни в одном глазу, — читать нечего, смотреть… Ну если только смотреть… Прикрыв глаза, принялся с интересом подглядывать за молоденькими бортпроводницами… Одна к одной, миленькие, стройненькие, фигуристые, с полными грудями, как с картинки… Наклоняясь к пассажирам, передавая или принимая стаканчики, отчётливо покачивали полными грудями, юбочки на задах едва не лопались, выглядывали бёдра, туго обтянутые колготками… О-о-о… Для Ульяшова, как для мужчины, приоткрывался другой пласт жизни, интересный, заманчивый и… желанный. Не армейский.

Сержант Смирнов в это время не спал, не дремал, не полёта боялся — уткнувшись носом в стекло иллюминатора он грустил. Да, грустил! Как это часто бывает в начале любого пути. Вспоминал события последних дней, месяцев. Удивлялся превратностям судьбы, выпавшим на его долю. Как удачно бегал два года от армии, фестивалил со своей рок группой по стране и по Европе, как хорошо всё было и — на тебе, попался… Прямо с концерта под конвоем, в наручниках, увезли… Вспомнил свои первые впечатления от встречи с армией…

Ужасную баню, под «ноль» стрижку длинных волос, помывку, получение солдатской робы. Человек сто — сто пятьдесят голых, полуголых, худых, бледнотелых, уже остриженных пацанов-новобранцев с «ошпаренными» глазами…

В белом исподнем, с наголо стриженой головой, с «горой» зелёного цвета одежды перед собой: пилоткой, сапогами, ремнём, и прочими солдатскими аксессуарами, потеряв интерес к жизни, задумчиво сидел на банной лавочке Александр Смирнов, бывший уклонист и по совместительству рокер… Без сил сидел, тупо зависнув на горестных размышлениях, пока не услышал грозную команду: «Эй, вы! Быстро всем одеваться, через пять минут выходим строиться». Как это всё одевать, зачем?! — тоскливо подумал Смирнов.

А потом был первый «отбой». О-о-о, даже в самом своём страшном сне, он никак не видел себя в казарме, и вот, пожалуйста, он в ней, в солдатской казарме, на втором ярусе солдатской жёсткой койке. Лежит. В кальсонах. Он в кальсонах! Кошмар!! Рядом с его койкой, впритык, ещё одна койка. Их, таких, много здесь, многорядных и двухъярусных. На ней лежит сосед, тоже новобранец. Правда заметно моложе, и, внешне полностью, кажется, доволен своим новым статусом. Или тоже в шоке, но со знаком «плюс»…