Блокада - Сергей Малицкий

— Похоже на мою сторону, — услышал Коркин слова Ленты, прибавил шагу, но разглядеть ее лица не успел — девчонка наклонилась и шагнула под сень переплетших ветви кустов. Едва приметная тропка уходила в низину.

— Ты чего? — толкнула кулачком в спину Коркина Ярка.

— Я это… — Он наморщил лоб, понимая, что должен что-то сказать, и выпалил то, о чем думал уже давно: — Прикидываю, куда нам потом податься. Пустой уже почти пришел. Я уж не знаю, куда он собирается, но наша сторона здесь. Вот думаю, где нам остаться. Сначала хотел к Брише вернуться, потом возле Лота остаться. Но Лот… Он словно сам не у себя дома, хотя уж и корни пустил. Вот думаю.

— Ага! — выдохнула ни «да» ни «нет» Ярка, и Коркин понял: как срастется, так и будет расти.

— Все рушится, — бормотал за спиной Рашпик. — Я, конечно, мало где был, но везде все рушится. Только Поселок при Пустом не рушился, и то так и сяк обвалился. И здесь все рушится, и на краю Мороси все рушится. Рушится, да никак обрушиться не может. Морось не дает. В том-то и беда. Когда ногу поранишь, самое верное дело — промыть рану и оставить: пусть сохнет, пусть дышит. Крепок если — выживешь, только потрясет немного, в горячке полежишь, а если не судьба жить — так нога опухнет, и точно сгинешь. А если начнешь тряпку какую на рану лепить или там глиной замазывать, наверняка откинешься.

— И что ты хочешь этим сказать? — подал голос Кобба.

— А то! — взвился Рашпик. — Эта самая Морось — как глина на ране. Ни обрушиться толком не дает, ни переболеть, ни затянуться! И беляки эти, пленки, переродки — как зараза какая! Гиблое это место, и дело это гиблое, бежать надо, а бежать некуда, потому как если нога болит — чего вши на руку переползать: все одно нога отвалится, и рука не убережется!

— И как раз теперь, вместо того чтобы переползти куда-нибудь, хотя бы на руку, несколько вшей ползут в центр болячки? — переспросил Кобба. — Ты так это понимаешь?

— Ничего я уже не понимаю, — махнул рукой Рашпик. — Что там хоть на восьмой пленке нас ждет? Помирать еще раз как-то неохота! Вот ведь еще неделю назад я над рассказами Файка о четвертой пленке смеялся, а сам к восьмой подхожу. Ленточка ничего не говорила?

«Ленточка», — повторил про себя Коркин. Вот ведь, день всего знакомы, и Рашпик, который доброго слова от девчонки не слышал, уже называет ее Ленточка. Конечно, она не Ярка, куда ей до хрупкого счастья, но есть в ней что-то такое, что согревает сердце. Сидишь рядом и греешься. Э, скорняк. Что-то ты совсем расклеился. Мало тебе, что, когда Ярка вечерами вспоминает сына и плачет, ты сам слезы глотаешь?

— Стоп! — зашуршал ветками Филя, вытаращил глаза, палец к губам приложил. — Переродки у восьмой пленки! Ни звука!

Коркин оглянулся на Ярку. Недотрога схватилась за плечо и тут же скорчила гримасу: лука у нее больше не было. Только тесак Сишека на поясе.

«И славно», — подумал Коркин, приложил палец к губам и начал пробираться к пригорку, на котором в кустах залегли Пустой и Лента.

Восьмая пленка перегораживала луг в сотне шагов от укрытия. Она не вздымалась до неба, колыхалась высокой, с пару поставленных друг на друга еловников, мутно-серой стеной, и ее верхний оголовок таял, расплывался туманной дымкой. Тросы воздушной дороги проходили чуть выше пленки.

— Где переродки? — прошептал Коркин.

Рядом опустился на траву Кобба, распустил самодельные сошки, приладил пулемет под лопухами раскидистой травы. Отмахнулся от застрекотавшего Рука.

— Только что проскакали, — отнял от глаз бинокль Пустой. — Один на лошади, второй на собственных ногах. Пошли вправо — там ложбина, за ней кусты. Надо выждать, прикинуть, как часто они проходят. Они патрулируют пленку.

— Может, их… — Кобба погладил магазин пулемета.

— Нет, — мотнул головой Пустой. — Если и бросаться в бой, то только представляя, с кем придется воевать. Мы не знаем, сколько их, не знаем, где они. Сколько еще до базы?

— С этой стороны миль пять, — Лента грызла травинку. — Мы вышли с юга — если засада нас ждет, то не здесь. Хоженые тропы севернее. Но выстрелы будут услышаны.

— У выродков есть оружие? — спросил Кобба.

— Кажется, только холодное, — задумался Пустой.

— А что с той стороны пленки? — спросил Коркин.

К нему на локтях подползла Ярка. За ней в траве пыхтел Рашпик.

— Развалины, — ответила Лента. — Вокруг базы светлые их снесли, а здесь — нет. Четверть мили глухие заросли — наверное, окраина города, а дальше — сам город, считай, до базы. Да и дальше на много миль. Ночами за восьмой пленкой не разгуляешься. Нечисти хватает.

— Почему они построили базу там? — спросил Пустой.

— У них бы и спросил, — хмыкнула Лента. — Впрочем, знаю. Та полоса — последняя, где все их приборы работают. Оттого и воздушная дорога на внешнюю базу сделана была. Она же простая, с механической тягой.

— Ничего себе простая! — пробормотал Филя, подняв голову к небу.

Вблизи тросы казались серебряными шнурами, тетивой огромных луков, сложенных в общий чехол и вздернутых к небу.

— Подождите, — подполз под бок к Коббе Рашпик. — А о пленке уже говорили? Что за удовольствие предстоит? Сколько шагов поперек? Чего там ждет-то?

— Ничего хорошего, — повернулась к Рашпику Лента. — Страх.

— Не понял, — Рашпик вытер рукавом вспотевший лоб. — Ну что такое страх, я понимаю, но там что?

— Страх, ужас, испуг, — повторила Лента. — Я девчонкой обделалась, когда проходила. Да и теперь удовольствия не испытываю. Не смерть, конечно, но… Ширина — один шаг. Но и не думай прыгнуть, проскочить. Отбросит обратно как тетива из лука. Рубить и сечь бесполезно. Надо проходить!

— Чем дальше, тем веселей, — пробурчал Рашпик. — Это как пойло было в трактире у Хантика. На одной глинке написано — для веселия. На другой — для веселия с больной башкой. На третьей — для беспамятства. На четвертой — для разгуляя с выворотом кишок. И ведь какое дело: полнил он их из одной бочки, а действовали всегда по писаному!

— Ты какую выбирал? — спросил Кобба.

— Для согрева и отдыха! — огрызнулся Рашпик.

— Идут! — начал распускать ремни мешка Пустой.

Снял мешок, воткнул в горловину дробовик-игрушку. Сбросил куртку, перевязь, рубаху, набросил перевязь на голое тело, вновь натянул рубаху.

— Ты куда? — не понял Филя.

— Прогуляться, — поднялся на ноги Пустой. — Как махну рукой, бегите ко мне. Мешок…

— Я возьму, — сказал Коркин.

— Я с тобой, — вскочила Лента, сбросив куртку и спрятав каменный клинок в рукаве.

— Ты… — начал Пустой.

— Я с тобой, — с нажимом повторила Лента и обняла Пустого, прижалась к нему почти так же, как Ярка прижималась к Коркину, вытолкнула механика из кустов, повела в сторону пленки по лугу.