Время вспомнить все - Андрей Воронин

Илларион постучал пальцами по скатерти, как пианист по клавишам, пробуя, как звучит инструмент, а затем, щелкнув зажигалкой, зажег сигарету.

– Андрюша, ты врешь, цену себе набиваешь. Можно я погашу о твою ладонь окурок?

– Лучше о его, – кивнул Мещеряков на кулак Штурмина.

Тот разжал руку. Лев Штурмин делал это немного стыдливо, как ребенок, постоянно отводя глаза в сторону.

– Не буду, не буду. Лева, знаю, что ты даже не скривишься. Тебе хоть гвоздь-сотку в руку вгони, твое лицо останется непроницаемым.

– Нет, гвоздь не хочу, это больно.

– Конечно, больно, – улыбнулся Илларион, ловко подхватывая узкую бутылку и доливая в бокал Болотовой вина.

Одновременно левой рукой взял водку и разлил по рюмкам. Создавалось такое впечатление, что руки действуют самостоятельно, и пожелай Забродов, он сможет писать два разных текста правой и левой рукой.

«Как рычаги у запрограммированного робота», – подумал Мещеряков.

Но Штурмин сказал:

– Илларион, не делай так. Ты же знаешь, водку левой рукой не наливают.

– А, да. Лева, извини. За что выпьем?

– За твою Наталью.

– Я не его, – сказала Болотова, загадочно улыбаясь, – я сама по себе.

– Все равно, за красивую женщину стоит выпить.

Мещеряков рюмкой чокнулся с бокалом Болотовой, который еще стоял на столе. То же самое сделали Штурмин с Забродовым.

– Как я понимаю, он согласен? – продолжил тему службы на полигоне Забродов, глядя на Мещерякова.

– Потом, мы не одни, – сказал Штурмин.

– Не держите вы меня за полную дуру, – произнесла Наталья, – я же понимаю, вы встретились не случайно, у вас какие-то дела, серьезные разговоры. Я могу пойти. Кстати, я уже и так засиделась, у меня работы полным-полно.

– Он согласен, – произнес Мещеряков.

– Я хочу это услышать от него. Лева, как ты?

– Илларион, они меня так приперли к стене, что ни вздохнуть, ни пальцем пошевелить. Деваться некуда.

– Думаю, ты не пожалеешь, хотя хлеб нелегкий, вся работа на нервах.

– Знаю, не новичок.

– Если знаешь, – бросил Мещеряков, – тогда тебе и флаг в руки.

– Ты бы сам, Андрей, с этим флагом походил, узнал бы тогда почем фунт лиха. А то, небось, и норматив скоро не сдашь, толстый стал.

– Ничего не толстый, – обозлился Мещеряков, а Илларион громко засмеялся.

– Толстый, толстый. У тебя даже пальцы на руках от сидячей работы толстыми стали, и задница плоская, как речной камень.

– Ты еще скажи, что у меня на лбу сало наросло.

– Нет, Андрей, на лбу у тебя пока только кость.

– Выпьем и не будем переходить на личности.

– Они всегда так, – сказал Андрей, обращаясь к Наталье, – чуть что, найдут крайнего и, давай, измываться. Это они ради вас стараются, умники этакие.

Понравиться хотят. – Больше не будем. Правда, не будем, Лева?

– Не будем, – согласился Штурмин.

Наконец решение было принято, оставалось лишь произнести короткое слово «да». Но язык пока еще не поворачивался, и Мещеряков, – а он был неплохим психологом, – почувствовав слабину Штурмина, быстро налил ему рюмку водки:

– Выпьем за твое «да».

– Да, – сказал Штурмин.

– Что да?

– Выпьем.

– Ну и разговоры у вас – содержательные, – улыбнулась Болотова.

– Как она скажет, так тому и быть. Соглашаться мне, Наталья?

– Я же. Лев, не ваша жена и даже, честно признаться, не знаю, в чем дело. Но насколько могу судить, они пытаются вас подбить поменять призвание.

– Если быть откровенным, – признался Штурмин, – меня хотят поставить на место Иллариона.

Болотова дважды моргнула, мысленно сравнивая Штурмина с Забродовым. Конечно, плюсов было больше у Забродова, но это лишь на ее взгляд.

– Я бы, наверное, согласилась.

– Почему? – спросил Мещеряков.

– Я думаю, что Илларион на плохом месте не работал бы.

– Вот, в точку! – даже хлопнул в ладоши Мещеряков. – Это самое умное, что я услышал за сегодняшний день. Это самый веский аргумент. Лева, чтобы ты сказал «да». Илларион не дурак, на дерьмовом месте работать не станет.

– Перестань, Андрей, дерьма я за свою жизнь разгребал столько, что тебе и не снилось. Ты-то видишь одну верхушку айсберга, блестящую, в искорках снега и льда, а я знаю подводную часть – грязную, липкую, изъеденную рытвинами. Это как днище у корабля, там столько всего налипло, что даже счистить невозможно.

– Кстати, об айсбергах, господа. Вы знаете, где можно взять самую чистую воду?

– В каком смысле, чистую? – Мещеряков посмотрел на бутылку минералки.

– Самую чистую воду на планете Земля.

Илларион, конечно же, ответ знал. Штурмин втянул голову в плечи, как ученик, врасплох застигнутый учителем, причем вопрос был из домашнего задания.

Илларион хмыкнул.

– Мещеряков, Наталья и подсказку дала.

– Наверное.., из айсберга.

– Да, из айсберга. До этого японцы додумались.

Они отлавливают айсберг и буксируют его к берегу. А затем распиливают и растапливают на воду. Вода чистейшая.

– А вы пробовали?

– Да, меня один японский художник угощал. Она стоит дороже водки и дороже вина.

– И как на вкус?

– Вода, – сказала Наталья, причем произнесла слово так, что все прямо-таки почувствовали во рту вкус холодной ключевой воды.

Официант подошел и спросил:

– Подавать горячее?

– Я как-то и забыл, – изумился Забродов, – что мы сидим в кафе, настолько нам здесь хорошо.

– Спасибо, – ответил официант. – Так горячее все-таки подавать?

– Да, неси, Борис.

– Будет сделано.

Воцарилась пауза, какая всегда возникает при смене блюд, словно бы новое блюдо послужит новой темой для разговора. Это как в театре: при смене декораций меняется и смысл сцены.

И тут, в наступившей тишине запищал телефон в кармане пиджака Мещерякова. Наталья от неожиданности вздрогнула.

– Ну вот, все как дома, даже телефон под рукой.

Извините, – Мещеряков поднялся и с трубкой отошел в угол зала – туда, где никто не мог помешать ему разговаривать.

Наталья видела, как меняется лицо Андрея. До этого веселый, даже бесшабашный, он вдруг стал сосредоточенным. Лицо подобралось, напряглось, улыбка исчезла с губ, словно бы ее стерли салфеткой.