Время вспомнить все - Андрей Воронин

И это даже не его квартира, а лишь мастерская, куда он приходит работать, под настроение.

– Красиво у тебя, – с искренним восхищением, когда зажегся свет, пробормотал Штурмин. – А потолок действительно стеклянный? – майор ГРУ стоял посреди мастерской, запрокинув голову и глядя на угасающее небо.

– Да, стеклянный.

– А дверь у тебя большая, машина въехать может?

– На то и рассчитано, чтобы скульптуру вывезти"

Не станешь же ее по частям распиливать?

Штурмин осторожно присел на кожаный диван. Он-то ожидал приехать в какой-нибудь грязный подвал, где мебелью служат старые стулья да лавки, он ожидал увидеть стол, сколоченный из грубых досок, а здесь все дышало изяществом и, в то же время, мощью. Полки стеллажей настланы из дубового бруса, стойки покрашены в черный цвет, пол – из широких сосновых досок, покрыт лаком и подметен до зеркального блеска. В середине мастерской стоял станок, на котором высилась скульптура, накрытая уже подсохшей мешковиной.

Прежде чем доставать спиртное, Леонид Хоботов взял пульверизатор и сбрызнул мешковину.

– Чего ты? – спросил Штурмин.

– Нельзя, чтобы глина высыхала, а то скульптура растрескается.

Штурмину хоть и не терпелось посмотреть на скульптуру, но он не торопил Хоботова. Нужно будет, сам покажет.

– Ну, что, сперва посмотришь, над чем мучусь, а потом выпьем – или наоборот?

– Покажи сначала, – Штурмин поднялся и шагнул к станку.

– Стой здесь, ближе не подходя. Скульптуру сперва издали смотреть надо, потом подойдешь, когда первое впечатление получишь, – и Хоботов одним рывком ловко сдернул мокрую мешковину, она, как приспущенное знамя, тяжело легла на пол.

Штурмин ожидал увидеть что-нибудь привычное – обнаженную женщину, которую в мыслях уже называл «голой бабой», русалку, дельфина, ну, в конце концов, лошадь. Но то, что предстало перед его взором, было неожиданным и в то же время немного знакомым. Он никак не мог припомнить, где видел подобное, не совсем такое, но все же близкое – трое сильных мужчин и гигантская змея.

– Ну, что скажешь? – Хоботов присел, откинув край пальто, на валик дивана.

Штурмин не спешил говорить. Прищурившись, обошел скульптуру со всех сторон.

– Где-то я видел похожую, только где, черт его знает!

– Когда? – тут же спросил скульптор.

– Наверное, в школе, а может, в музее, когда на экскурсию водили, а может, когда учился в…

– Это «Лаокоон», – веско сказал Хоботов.

Слово тоже сидело где-то в подсознании, вбитое туда навечно.

– Ла-о-коон? – по слогам проговаривая лишенное смысла слово, произнес Штурмин. – Пусть себе и Лаокоон. Но ты же сам говорил, что табличка – дело десятое? Все-таки здорово, есть жизнь.

– Что, поражает?

– Поражает. У меня аж под ложечкой засосало.

Знаешь, я смерть не раз видел – есть она в твоей скульптуре! Это вот.., как связанный, рвешься, рвешься, а вырваться не можешь. И понимаешь, что вырваться не удастся, а рвешься. Потому как человек хитро устроен, он, и умирая, стремится быть свободным, стремится выжить.

– И выпить стремится, – внезапно весело сказал Хоботов. – Твое мнение для меня дороже всех статей. Ты не специалист. Если тебя проняло, то и других достанет.

– Такое достанет, это уж точно. Не ожидал.

– А что ты ждал увидеть?

– А… – махнул рукой и усмехнулся Штурмин, – думал баба голая будет или конь.

– С яйцами блестящими, что ли?

– Пусть себе и с яйцами. А тут ты, конечно… Уважаю, – произнес Штурмин настолько искренне и обезоруживающе, что Хоботов не смог скрыть улыбку.

Такая реакция ему и была нужна. Но как всякий мастер, он понимал, работа еще не окончена, и слишком много разговаривать о ней нельзя, вредно, как и смотреть на нее.

– Я ее еще не закончил.

– А что здесь заканчивать?

– Много, много работы. Начать всегда проще, чем завершить. Это тяжело, – размахивал руками Хоботов, – очень тяжело, поверь мне. Помоги накрыть.

Они вдвоем подняли тяжелую мешковину, и под руководством Хоботова аккуратно, чтобы не повредить скульптуру, спрятали ее под влажной тканью.

– Помоем руки и за стол. Выпьем. Хороший у меня сегодня вечер.

– У меня тоже вроде бы ничего, – признался Штурмин, – как-никак, решение принято.

– И правильно сделал, – поддержал его Хоботов, – хотя и не понял толком, на что ты там согласился. Детей тренировать, что ли?

Они вдвоем, стоя плечом к плечу, помыли руки.

Если бы кто-то смотрел на них со спины, то наверняка бы заметил, что Штурмин на полголовы выше Хоботова, а вот в плечах они примерно одинаковы.

Помыв руки, Штурмин вышел в мастерскую, сел на валик дивана и увидел у ног кусок скрученной арматуры – той, которую завязал Хоботов. Вышел и Хоботов, с подвохом посмотрел на Штурмина, который вертел в руках, разглядывая с разных сторон рифленый прут толщиной в палец.

– Это что такое? Головоломка?

– Как-то со злости скрутил его в бараний рог. Бывает иногда такое…

– Можно? – спросил Штурмин.

– Что можно?

– Развязать.

– Если сможешь, то попробуй.

У Льва Штурмина даже жилы вздулись на короткой шее, когда он разгибал прут.

Наконец он выдохнул:

– Вот, вроде ровный.

– Ты смотри, разогнул! Из моих знакомых этого бы никто не сделал. Слабые.

– А ты сам откуда, кстати? – спросил Штурмин.

– Родом? Так я с Волги, так сказать, потомок бурлаков.

– С Волги? Так и я же с Волги. Вот откуда у нас сила, земляк. Ну, давай пить будем.

Выбор был в баре богатый. Но Штурмин всем напиткам предпочитал водку. Водка была в литровой граненой бутылке. Они распаковали то, что завернул им заботливый официант, разложили на журнальном столике, поставили два простых стакана. И Штурмин, сам не зная, почему, скорее всего, поддавшись азарту соревнования с Хоботовым, выпил сразу целый стакан, причем сразу, на одном дыхании. Хоботов тут же налил еще. Уступать Штурмину не хотелось, особенно после того, как он сумел развязать железный узел, завязанный скульптором.

Закусили, закурили. Посмотрели друг на друга.

– А ты силен. Ты на самом деле тренер? И чему ты учишь?

– Всему, – сказал Штурмин. – Учу людей выживать.

– В смысле?

– Не деньги зарабатывать учу, а выживать в экстремальных условиях. И убивать учу.