Мать железного дракона - Майкл Суэнвик

Но мне удалось вынырнуть на поверхность. Я увидела, как принц Бентос высвободился из рук братьев. Поняв, в какой я беде, он бросился…

– Ну прекрати, пожалуйста, – прервал ее Финголфинрод. – Ты столь долго испытывала на прочность легковерность моей сестрицы, что эта легковерность только что лопнула с громким треском. Что до меня… Я никогда толком не верил в принца Бентоса. Слишком уж он идеальный, так кстати недосягаемый, чересчур похожий на выдумку, которая должна пробудить во мне ревность, чтобы мною легче было манипулировать.

Лицо у Дахут сделалось пепельно-серым, она вскочила и быстрыми шагами подошла к бюро. Три раза торопливо взмахнула руками, и бюро открылось. Внутри на небольшой подставке покоилась витая раковина. Дахут с благоговением взяла ее в руки.

Кошка не могла отвести глаз. Раковина была настолько настоящей, что по сравнению с ней все и вся вокруг, включая саму Кошку, казались жалкой тенью.

– Это Хольмдельский Рог. Сотворен до начала времен. В него трубили, дабы ознаменовать зарю творения. Когда-нибудь на нем сыграют совершенно другую мелодию, и всей Фейри придет конец, история ее обратится вспять, и всего этого не случится. – Дахут положила раковину на столик. – Но тот день наступит еще не скоро. А пока это, вероятно, самый ценный предмет во всей вселенной. Подумай, сколь великую любовь испытывал тот, кто дал мне его.

– Прошу прощения за свои сомнения, – сказала Кошка, опустив взгляд.

– А я нет, – возразил Финголфинрод. – Слишком хорошо я тебя знаю. Понятия не имею, как ты раздобыла эту штукенцию. Но я на своей шкуре ощутил твое коварство и не верю ни единому твоему слову.

– Ты должен почитать каждое мое слово и выказывать мне гораздо больше почестей. Когда-нибудь принц Бентос явится за мной, и тогда лишь я одна буду стоять между тобой и его праведным гневом, о второсортный мой возлюбленный.

– От рыбоголовой слышу.

– Сухопутный червяк.

– Придонная тварь.

– Никудышный любовник.

Они молча мерились взглядами. Потом Финголфинрод сказал:

– Сестричка, кто-нибудь из слуг покажет тебе твою комнату. Тебе доставят все необходимое: чистую одежду, еду, коктейли – только попроси. Передай им, что я вряд ли буду к ужину.

Поняв намек, Кошка вышла из покоев Дахут и перешла обратно по мосту из теней, который таял у нее за спиной.

Когда на следующее утро Кошка вышла к завтраку, Финголфинрод уже сидел за столом, вид у него был замученный. Намазывая на ломтик морского огурца селедочную икру, брат сказал:

– Дахут говорит, что сохранила лишь малую толику того пыла, которым могла похвастаться на суше. – Губы у него изогнулись в ироничной усмешке. – Какое счастье, что я тогда ее не знал.

– Лишь бы тебе было весело, – отозвалась Кошка.

– Мне совсем не весело. – Финголфинрод отложил вилку. – Я ее люблю. Ужасно, правда? Все еще хуже. Я понятия не имею, любит ли она меня. Говорит, что любит. Но она много чего говорит. – Он чайной ложечкой соорудил на тарелке горку из маринованных медуз, а потом уставился на нее в картинном смятении и беззаботно заметил: – Не пойми меня неправильно, мне по душе местная кухня. Но ты и представить не можешь, что бы я сейчас отдал за яичницу с тостом.

Кошка пропустила последнюю фразу мимо ушей:

– Если ты несчастлив…

– Как такое вообще могло случиться? Едва ли можно сказать, что мы созданы друг для друга. Она порывиста, я сдержан. Она требует внимания, я холоден. Я действую исподтишка, она прет напролом. Ее предубеждениям не меньше тысячи лет. Я все рационализирую до такой степени, что рискую прослыть занудой – во всяком случае, так утверждают мои недоброжелатели, – она – сама природная стихия. Мне всегда было на природу, в общем-то, плевать. Почему же я ею одержим? У меня были и более искусные любовницы и более порочные, хотя на Дахут в обоих отношениях жаловаться грех. Нас определенно не роднят пережитые вместе испытания. Я не могу обходиться без книг, но Дахут наверняка умерла бы, если бы ее на один лишь день оставили с книгой в руках, лишив прочих занятий. Когда мы не вместе, я думаю лишь о ней. Когда мы вместе, мы спорим. Даже в одном здании не можем ужиться. Я…

С балкона донеслись сладкие вздохи летнего ветерка. «Счастье-то какое, – подумала Кошка. – Дахут явилась».

Финголфинрод вытер губы, встал и отбросил салфетку. Как раз вовремя – Дахут бросилась его целовать. Кошке показалось, что такой страстный поцелуй не совсем пристал столь раннему утру.

– Возлюбленный мой, уйди, – велела Дахут. – Пройдись по магазинам, или чем там еще занимаются мужчины в отсутствие женщин. Нам с твоей сестрой нужно обсудить важные дела.

Когда они остались вдвоем, Дахут заявила:

– Ты знаешь, я люблю твоего брата.

– Я знаю, что такая вероятность существует.

– Финголфинрод – единственная радость, доступная мне в этом городе. Ты слышала, какой у него диагноз? Один год. И я желаю, чтобы он наслаждался каждым мгновением этого года. Ты делаешь его счастливым. И потому должна остаться. Скажи же, что ты останешься.

– Я… серьезно обдумаю эту возможность.

Год – это долгий срок. Но других планов у Кошки не было, ведь все ее надежды и замыслы рухнули. Брат был единственным на всем белом свете, кто, как она искренне верила, ее любил. Остаться? Можно и остаться.

– О большем нельзя и просить. – Дахут обняла и расцеловала Кошку. – Теперь, когда мы уладили этот вопрос… Вчера я показала тебе свой. Потому вполне честно будет, если ты покажешь свои.

– Я не очень тебя поняла. Мои – что?

– Волшебные амулеты. Или что ты там использовала, чтобы совершить опасное путешествие на дно морское. Тут точно не обошлось без сильного волшебства.

Кошка без особой охоты вытащила из-за воротника ключ от океана, и он качнулся на шнурке перед глазами Дахут.

– С его помощью я могу передвигаться и дышать под водой.

Дахут потерла ключ в пальцах:

– Артефакт класса два, но очень древний и превосходно сделанный. – Эльфийка выпустила ключ, и Кошка, вдруг осознавшая, что все это время сидела затаив дыхание, торопливо спрятала его под рубашкой. – А добралась ты сюда как?

– Амулет у меня в комнате. Погоди.

Когда Кошка принесла свистульку, Дахут взяла ее в руки и медленно, нежно погладила.

– Как искусно сделано! Прелесть, – восхитилась она и с нечеловеческой силой сломала свистульку пополам.

Кошка кинулась к Дахут, но та выбросила вперед руку ладонью вперед, а другой вышвырнула обломки через плечо прямо в окно, в небытие.

– Ну вот, – сказала она, – теперь выбора у тебя нет, ты остаешься.

Ни цели, ни обязанностей у Кошки не было, так что она взяла привычку бродить по городским улицам. Ходила никем не узнанная, словно переодетый султан, разгуливающий промеж своих подданных, или жеflaneuse[138], праздно наблюдающая за жизнью Парижа (по уверениям Хелен, такой род занятий и место действительно существовали в ее мире); шлялась без цели, беседовала с каждым встречным, исследовала лабиринты из улиц, переулков и тупиков, открывала двери с табличкой «НЕ ВХОДИТЬ», совала свой нос куда не следует. Перед Кошкой предстал сомнамбулический город, жители которого занимались своими каждодневными делами будто во сне. Повара готовили стряпню, которая съедалась безо всякой радости (но им не было до этого дела). Музыканты играли на улицах, положив на мостовую перевернутые шляпы, но прохожие не кидали им монет. Полицейские, словно на автопилоте, арестовывали жуликов, которые даже палец о палец не ударили, чтобы ограбить какой-нибудь магазин. Банкиры не выдавали ссуд. Разносчицы спали допоздна, а потом, позабыв разнести газеты, плелись в школу, где их ничему не учили (Кошка раз взяла одну газету из брошенной пачки и увидела, что бумага вся истрепалась, а даты нет).