Повелители волков - Виталий Гладкий

— Осталось лишь наладить наблюдение за морем, чтобы корабли Ариарамна не проскочили мимо нас ни днем ни ночью, — сказал Радагос.

— Этим займется Харасп, — сказал Никодем. — У него сигнальное дело поставлено лучше, чем у других.

— Харасп? — Радагос пристально взглянул на пирата, и он затрясся словно в лихоманке. — Что ж, думаю, это хороший выбор. Полемарх характеризовал тебя, Харасп, как опытного предводителя, бесстрашного, но слегка безрассудного. Смотри, чтобы по твоей милости мы не проморгали вражеские пентеконтеры.

Только ухо Хараспа уловило угрожающие нотки в голосе джанийца. И от этого морской волк едва не заблеял ягненком; он хорошо понимал, что грозит ему, если сигнальщики проспят вражескую флотилию. И тут же решил поставить не по два человека на точку, как обычно, а по четыре, и разместить их на всех возвышенностях — не только там, где обычно…

* * *

Хитроумный Ариарамн был в своей стихии — он решил напасть ранним утром. Конечно, взять на меч всю Ольвию было невозможно; у него мало людей для такой задачи, да и ольвиополиты не стадо баранов, и когда пройдет первый испуг, будут драться не на жизнь, а на смерть, что очень не нравилось разбойникам-каппадокийцам. Ариарамн должен был лишь хорошо припугнуть несговорчивых греков-колонистов, которые вышвырнули вон посольство Итобаала и наказали ему больше никогда не показываться в Ольвии. А еще его люди хотели маленько пограбить портовые склады ольвиополитов, против чего Ариарамн не имел никаких возражений.

Суда каппадокийцев заметил совсем молодой сигнальщик, практически мальчишка. Харасп пообещал тому, кто сделает это первым, пять золотых кизикинов, что было просто невероятной суммой для бедного паренька. Поэтому он почти не спал, а все вглядывался в морскую даль днем, и в темноту — ночью. Сигнальщик напряг зрение и совершенно отчетливо увидел вражеские суда, идущие одно за другим. Несмотря на то, что дул попутный ветер, пентеконтеры не поднимали паруса — так приказал Ариарамн. Во-первых, для того, чтобы его флот никто не заметил раньше времени, а во-вторых, спешить ему было некуда — он точно рассчитал, что суда причалят в гавани на рассвете, когда сон жителей Ольвии особенно крепок и когда можно хорошо различать противника.

— Эй, эй, вставайте! — Мальчик принялся будить своих напарников пинками. Хараспа они, конечно, уважали, но не очень боялись, поэтому, решив, что ночью Ариарамн не осмелится вести свой флот мимо их берегов, изобилующих подводными камнями и коварными течениями, преспокойно задрыхли. — Вставайте — персы!

Всем сигнальщикам объявили, что должны прийти персы, поэтому мальчик так и назвал каппадокийцев Ариарамна.

Сонные сигнальщики сначала начали ругаться, затем чесать бока, а когда один из них, наконец, узрел вражеские корабли, моментально развили бурную деятельность. Они зажгли большой факел, но установили его так, что с моря огонь не был виден. Для этого у них был специальный зеркальный щит, представлявший собой полусферу. Он был повернут не к морю, а к следующему сигнальному посту. Примерно таким же образом передавались сообщения и днем, только вместо факела были отраженные от зеркальной полусферы солнечные лучи.

Минуло очень короткое время, и гавань Каллиполиды забурлила. Многочисленные весла вспенили воду, и хищные миопароны вырвались на морской простор. Уже давно были обговорены позиции, поэтому каждая небольшая флотилия то ли уходила мористей, то ли пряталась на пути следования кораблей Ариарамна в небольших гаванях, в тени высоких берегов…

Ариарамна сжигало нетерпение. Скорее бы! Добраться до Ольвии и вступить в бой. Наказать Ольвию — его идея. Он не стал согласовывать ее с Дарием — царь далеко, гонцов туда если и пошлешь, то вернутся очень нескоро (если вообще вернутся), а значит, нужно принимать решение самостоятельно. И Ариарамн принял. Эти никчемные греки должны на своей шкуре почувствовать, что сопротивление царю Дарию бесполезно, а скверно обращаться с послами повелителя половины мира непозволительно.

Впрочем, эти мысли Ариарамн высказывал лишь в присутствии персидских военачальников и своих лизоблюдов. Лишь очень немногие капитаны его пентеконтер знали, что Ариарамну глубоко плевать на персов и что для него главное — свобода действий и нажива. Поэтому Ариарамн и создал флот, чтобы быть подальше от царя царей и уж тем более — от его сухопутной армии, где воины гибли как мухи.

Он регулярно платил дань, исполнял все повинности перед империей, но ни один каппадокиец принудительно не пополнил ряды персидского войска. Ариарамн потихоньку грабил купеческие суда в Ахшайне, иногда даже разбойничал в Западном море, трепал прибрежные племена, торговал рабами, захваченными в плен… в общем, жил, веселился, как мог и не тужил. Награбленных денег и ценностей вполне хватало и на выплаты персидской казне, и на строительство новых кораблей, и на то, чтобы его народ жил в довольствии и не умирал с голода, как при прежнем правителе.

Но нападение на ольвиополитов было авантюрой. Ариарамн стал это чувствовать особенно остро по мере приближения к Ольвии. Поначалу он почему-то уверился, что греки вряд ли ждут его, тем более что они готовы к немедленному отпору. Однако тревога черной змеей уже заползла Ариарамну в грудь и шевелилась там, готовая в любой момент нанести смертельный укус. Он пристально вглядывался в мрачные неприветливые берега, где жило племя каллипидов, соперников каппадокийцев на ниве морского разбоя, но там все было тихо и спокойно. И то верно — что делать пиратам ночью? Да и ольвиополиты конечно же спят мертвым сном. Прочь дурные мысли!

Немного успокоенный этими умозаключениями, Ариарамн прошел в свою каюту, на ощупь нашел кувшин с вином и чашу, наполнил ее и выпил, не разбавляя водой — по-скифски. Время сибаритствовать придет позже, когда закончится его авантюра, а сейчас ему нужны ясная голова и бодрость духа, которые дает только выдержанное и очень крепкое критское вино без единой капли воды.

Ариарамн прилег на ложе, чтобы немного отдохнуть перед боем, но тут же вскочил как ошпаренный. Ночную тишину потряс дикий многоголосый вопль, а затем раздался звон оружия, крики и стоны раненых и умирающих, засвистели рожки келевстов, которые командовали матросами и гребцами, на одной из пентеконтер вспыхнул огонь — наверное, нерадивый повар не потушил жаровню и оставил в ней тлеющие уголья, чтобы после набега на Ольвию быстро приготовить команде жаркое.

Сатрап облачился в латы, схватил меч и выскочил из своего шатра. При свете пылающей пентеконтеры — она загорелась, как промасленный факел, — он увидел невероятную, устрашающую картину: пентеконтеры окружили со всех сторон хищные миопароны каллипидов и пытались взять их на абордаж. Палубы нескольких каппадокийских кораблей уже представляли собой поле битвы, но остальным пока удавалось отмахиваться от своры суденышек собратьев по морскому разбою.

«Что случилось, почему они на нас напали?!» — недоумевал Ариарамн. Ведь это безумие — пытаться взять на абордаж боевые суда, на которых находились не только команды, но и воины, по тридцать-сорок человек на каждом корабле. Их нельзя было не заметить, тем более при свете такого «факела», как догорающая пентеконтера. Каппадокийские копьеносцы, закованные в железо, уже успели выстроиться вдоль бортов, да и лучники не дремали.