Грань - Михаил Щукин

– Чего ж тогда не едешь? Тебя вызывают, а ты не едешь. Ладно, на первый раз простим. Тут заводской брак в твоем катере обнаружили, пока до ума доводят. А ты давай моториста ищи, капитана… Приглядись там. А вообще-то как она «ничего», житуха?

– Да спасибо, живем потихоньку.

– Ну, живи. А ты парень тот еще, ох, тот еще. Ну, счастливо!

Значит, разобрались. И разобрались так, как надо. Но Степан не радовался, сильней и сильней наваливалась на него тоска, беспросветная, как осенняя ночь. Ведь он раньше думал, что там, на самом верху, в обкоме, например, просто не подозревают, что творится внизу. Знают, оказывается, и даже не удивляются. Значит, и там, наверху, есть свои Ленечки и Бородулины. Стенка, да и только. Хватит ли сил прошибить ее хотя бы в одном месте? Степан не забыл, как сбросили его с крыши сарая, как таял под ладонями колючий, рассыпчатый снег…

И снова телефон позвал к себе. На этот раз звонил Николай. Степан насторожился, услышав его голос, и горько подумал: «Дожились до ручки, от Николая и то пакости жду».

– Степан, слушай меня внимательно. Из обкома сюда звонили, первому хорошую раскрутку дали. Но теперь ты учти – сожрут тебя при первом удобном случае. Мне уже выговорили – кадр-то мой.

– Да не твой я! – заорал Степан. – Я к тебе не нанимался! Тоже мне, хозяин нашелся!

– Да не ори ты. Я только предупредить хотел.

«Он предупредить хотел! Благодетель! Ишь ты – предупредить!» – Степан места себе не находил, метался по дому. Лиза была на работе, и он отвел душу: матерился, стучал кулаками в стены. Устал, обмяк и ничком свалился на диван. Выспаться бы, отдохнуть, чтобы избавиться от постоянного напряжения, рвущего душу и тело, но как тут избавишься, когда жизнь пихает и толкает со всех сторон – только успевай поворачиваться.

Занятый своими мыслями, он не услышал, что пришел Сергей Шатохин. А когда увидел – обрадовался: все-таки не один. Сергей стоял у порога, широко и неестественно прямо расставив протезы. Тупоносые ботинки на толстой, коричневой подошве запорошило пылью. Лоб у Сергея блестел от мелкого, бисерного пота – жара и духота стояли на улице, не продохнуть. Даже здесь, в доме, где окна на солнечную сторону были плотно задернуты шторами, ощущалась сухая тяжесть воздуха.

– Дождя бы, – мечтательно произнес Сергей. – Ливня бы хорошего, как из ведра чтоб…

Степан радостно и светло вздрогнул: болеет за него Серега, беспокоится, говорит сейчас о дожде, а в глазах ожидание – чем же все кончилось? Подвинул гостю стул и принес полотенце.

– Вытрись, а то, как из бани.

– Вот уж точно – парилка. Ну, рассказывай.

Степан обо всем рассказал и подвел черту:

– Обошлись, можно сказать, без крови.

Сергей раздумчиво постучал по пыльному ботинку резиновым наконечником палки, пригладил широкой ладонью свою белую голову и срезал Степана новостью:

– Знаешь, сегодня половина Малинной неводят на Оби, на Незнамовке и то бродят. Кто-то слух пустил, что тебя в город вызвали и там с работы сняли.

– Та-а-а-к… – Степан снова заметался по комнате, только не матерился теперь и не стучал кулаками в стены. – Так, так, сказал бедняк и вытер горькую слезу. Полдеревни, говоришь?

– Один за другим тянут. И водки вчера в магазин полную машину привезли. Смотри, Степа, замочат – как два пальца обрызгать. – Сергей потыкал резиновым наконечником в ботинок, привычно отвердел лицом. – Возьми меня, в лодке буду, пригожусь.

– Нет уж, Серега, извини. Свою службу буду сам править.

– Возьми.

– Нет, сказал нет, значит, нет. Грех на душу не положу. Вдруг лодка перевернется, да мало ли что – сам знаешь.

Говорил Степан твердо, махом отсекая всякие уговоры. Ни за какие коврижки не взял бы он Сергея с собой в лодку. И тот его понял. Молча проводил до реки, а потом долго еще стоял на берегу, слушая затихающий гул моторов.

А на реке и впрямь рыбачило полдеревни. Не таясь, не оглядываясь, накрытые косыми лучами закатного солнца, которое наполовину провалилось в забоку, мужики тащили разнокалиберные невода по мелководью на песках, и белые пенопластовые поплавки тихо сплывали вниз по течению, похожие издали на цветочки. Не веря своим глазам, Степан схватил бинокль, навел его в самую даль, к яру, откуда начинались пески, – там тоже рыбачили. Десять неводов насчитал он. И растерялся. Впервые за свою недолгую службу. Гнал «казанку» к неводам, а что будет делать – не знал.

При виде его лодки мужики не дрогнули, спокойно, размеренно тянули невода, старательно процеживая Обь. В их медленном движении, в покачивающихся поплавках-цветочках, в общем спокойствии угадывался вызов, будто висело над водой безмолвное предупреждение: «Не тронь…»

Сбросил обороты, лодка опала носом на воду и на малом ходу подошла к первому неводу. Степан поравнялся с Гриней Важениным, который шел в глубине. Разделяло их метра три, не больше. Хорошо виделось, как Гриня оттопыривает нижнюю губу и задышливо пшикает, пытаясь согнать комаров, густо насевших на лицо. На Степана он глянул мельком, без интереса, как на проплывающую мимо корягу, и запшикал еще громче. В паре с Гриней тянул у берега невод леспромхозовский шофер Иван Игнатьев. Высокий, худой как жердь, он не брел, а осторожно вытаскивал из воды длинные ноги и снова их опускал – цапля, да и только. Широкие старые брюки были порваны, и через большую дыру просвечивало ослепительно-белое колено. В сторону «казанки» Иван даже головы не повернул.

Лодка на тихом ходу поднималась вверх по течению, а навстречу ей двигалась следующая пара неводильщиков. И они на Степана – ноль внимания. Он продолжал плыть; а мимо скатывались новые невода. Все происходило молчком, без единого слова. Вот и последние неводильщики поравнялись, прошли вниз. Только теперь сообразил Степан, что слишком уж близко тянут один невод от другого – значит, не улов мужикам важен, а важно то, что они вышли и рыбачат, и плевать они хотели на рыбнадзора.

Лодка тянула дальше, приближаясь к высокому, глинистому яру, по склону которого свисали серые корни тополей и ветел, стоящих на самом обрыве и пока еще не подмытых окончательно половодьем. Яр сейчас был обнажен до самого основания, до узкой, пологой ленты песка. К ней Степан и причалил «казанку».

Неводильщикам пора было притонивать, но они, как по единому сговору, брели и брели, не нарушая своего уверенного движения, словно собирались пройти повдоль всю реку. Степан смотрел им вслед, ожидал, что зазвучит чей-нибудь голос, крик или смех. Но стояла на реке первородная тишина. Солнце ахнулось за край забоки, косые лучи съежились и растаяли, зато выше и ярче располыхался багровый закат – кипел расплавленный край неба. Кипение это напоминало Степану другой закат, тот, какой он видел в Шарихе, когда они в Лагерной согре закапывали с Никифором Петровичем человеческие останки. Событие прошлое и событие, переживаемое сейчас, сливались непостижимым образом в одно – и сегодняшнее было следствием прошлого. Сначала в людей поселили страх и внушили, что судьбами их и жизнями распоряжаются другие, потом отбили естественное желание беречь землю и воду, сделали все, чтобы земля и вода стали неродными. Потом наняли охранников, которые стерегли бы землю и воду от этих же самых людей, разделив их на тех, кому можно все, и на тех, кому нельзя ничего. Те, кому ничего нельзя – а их большинство, – едва только исчез надзиратель, бросились на грабеж. Не ради одной добычи, но и из желания установить справедливость, хотя бы в грабеже.