Синдром отторжения - Василий Воронков

В коридоре появились люди.

Зазвучала чужая речь – громкая и отрывистая, на языке, который я не понимал. Послышался кудахтающий смех. Зазвенела, отражаясь от стен, мелодичная трель суазора. Меня как будто перенесло в накопитель на международном аэровокзале – и я вдруг понял, что потерялся.

Вернуться назад?

Я обернулся, посмотрел вслед затянутым в одинаковые комбинезоны людям, но продолжил идти вперед.

Станция казалась бесконечной.

После широкого иллюминатора, открывавшего усеченный трапецией вид на сумрачную тишину орбиты, появились очередные терминалы с трехмерными экранами, которые на сей раз показывали Меркурий, напоминавший безбрежную мертвую пустыню – Венеру после массированного ядерного удара.

Я задыхался от усталости, а ноги, поначалу привыкшие к ходьбе, к вновь обретенному весу, теперь опять подгибались от слабости.

Я остановился, чтобы передохнуть, и заметил красивое застекленное панно на стене – вышитый земной герб среди звезд и планет, похожих на разноцветные детские игрушки.

Мне повезло.

После первой миссии на «Сфенеле» я сразу получил новое назначение – на тот же корабль, с тем же первым пилотом, только не на Меркурий, а на Марс.

Перед полетом меня ждал полугодовой отпуск на Земле.

Заняться было нечем, Виктору я звонить не хотел, и все полгода почти не выходил из дома. Я чувствовал себя, как в герметичной капсуле для декомпрессии, которая после месяца, проведенного в космосе, мучительно медленно возвращает меня в реальный мир.

Впрочем, мир не казался таким реальным.

Вид за окном – нагруженный город, потоки машин на эстакаде, стеклянные высотки, пролетающие со скоростью звука поезда – был похож на трехмерное изображение с терминала на орбитальной станции, развлекающего путников, пока те не вернутся домой.

У меня была квартира, доставшаяся в наследство от матери, но не было дома, где бы меня кто-нибудь ждал.

Я пытался убить время – смотрел фильмы по суазору, читал фантастические романы о космических войнах, о первых контактах с инопланетными расами, о многочисленных катастрофах, которые уставшие писатели пророчили Земле, – однако это увлекало ненадолго. Потом я принялся выискивать в сети информацию о войне с сепаратистами – и ничего не нашел. По новостным каналам писали об открытии парков развлечений, об авариях на автобанах, о вручении премий за вклад в науку, об обрушении домов, но о Венере не было ни слова, как если бы конфликт успел разрешиться – за тот неполный месяц, который я провел в космической пустоте.

Меня обрадовало только одно – то, что земной отпуск завершился.

Однако уже на «Сфенеле», когда мы проходили инструктаж, я вспомнил о скуке и рутине предыдущего полета. Первый пилот увлеченно говорил о чем-то, кривляясь и подмигивая мне, как старому другу, а я думал только о том, что поменял одну бесцветную тюрьму на другую.

На орбиту нас снова собирались выводить с Земли.

Пилот долго спорил с центром по коммуникатору, а потом отключил связь, раздраженно ударив ладонью по кнопке – тем же движением, которым прихлопывают таракана, забравшегося на терминал.

– Опять погода нелетная? – спросил я.

– Не знаю, что у них там, – пробурчал пилот. – Вечно всякую хрень напридумают… Ладно! – добавил он громче. – Шут с ним! Идем на поводке, так что всем расслабиться. И получать удовольствие.

– На поводке? – спросил кто-то.

– Нами управляют из центра, – объяснил я, вздохнув, и закрыл глаза.

– Волнуешься? – спросил меня первый пилот.

– Да иди ты! – сказал я.

На «Сфенеле» я летал шесть раз.

После шестого рейса поначалу объявили, что я, скорее всего, пока останусь в прежней команде – открытых позиций на других кораблях не появилось и повысить меня не могли. Я смирился с тем, что карьера моя так и закончится в этом межпланетном автобусе, где мне приходилось разносить пассажирам энергетическое молоко и собирать вакуумной трубой комки плавающей рвоты, но спустя неделю после возвращения, которую я вновь безвылазно провел в заросшей пылью квартире, мне неожиданно позвонили.

Я лежал на диване и смотрел старый фильм о венерианском конфликте, когда суазор, оставленный на столе, сердито завибрировал и слетел на пол, как опавший лист под дуновением ветра. Я поднял экран и отряхнул его от пыли. Потом коснулся пальцем пульсирующей кнопки «Ответить».

– Здравствуйте, – сказал деловитый голос.

– Слушаю. Кто это говорит? – ответил я, забыв посмотреть на номер.

– Федеральное агентство космонавтики, – прозвучал ответ.

Мне предложили повышение. И перевод.

График, правда, обещали напряженный и плотный – вместо семи месяцев на Земле мне полагалось лишь три, да и то большую часть времени я должен был потратить на курсы переподготовки, на которых обучали новой версии нейроинтерфейса.

Так я стал оператором третьего разряда, специалистом по работе защитных систем.

Новый корабль назывался «Гефест» и относился к категории среднетоннажных. Он занимался транспортировкой грузов между Землей и Марсом, а также между Марсом и Меркурием.

Я не решился спросить, куда летал этот корабль раньше.

Теперь не было нужды возиться с пассажирами, отводить их в туалет и выслушивать крикливые жалобы, однако полетные программы составлялись иначе – баржи летели быстрее, а перегрузки во время разгона и торможения зачастую превышали пять «же». Вместо обычных эластичных комбинезонов, как на «Сфенеле», нам приходилось надевать неудобные и тесные противоперегрузочные костюмы, прозванные за глаза прокрустовыми скафандрами. Также перед каждым полетом всем делали инъекции руптора – прозрачной невесомой жидкости, которая полностью растворялась в крови и помогала справиться с тяжелыми перегрузками.

Первый пилот был старше меня лет на пятнадцать – невысокий, кряжистый, с седеющими волосами, – он был похож на военного, списанного за выслугу лет в гражданский флот. Вел себя пилот подчеркнуто официально, как по уставу, и меня не раз посещали серьезные подозрения о его бывшей военной службе, но спросить я так и не решился.

Ускорение занимало всего пять с небольшим часов.

Хоть сам «Гефест» мог бы посоперничать размерами с городскими высотками, места для прогулок на нем оказалось куда меньше, чем на «Сфенеле» – пассажирский отсек на барже отсутствовал, а кубрик для экипажа походил на одиночную камеру, а не на жилое отделение, где должны размещаться шесть человек. К тому же все помещения зачем-то выкрасили в стерильно белый цвет, как в больницах, из-за чего корабль напоминал герметичную медицинскую тюрьму, курсирующую между планетами. Да и противоперегрузочный костюм по уставу нужно было носить постоянно – даже когда отключались маршевые двигатели и мы входили в дрейф.