Маска короля - Екатерина Лесина

Когда все забудется.

А еще сегодня было жарко, невыносимо душно, как случается только вначале июня, перед грозой, когда воздух становится тягучим и липким на ощупь. Пбрит так, что даже работящие пчелы опасаются покидать свои ульи… И рябина зацвела. В этом году рябина зацвела не в мае, как полагается, а в июне. В этом году все не так, как в прошлом.

Первая рябиновая ночь. Лютая гроза с рваными лохматыми тучами, молниями, громом и тяжелыми дождевыми каплями, разлетающимися на пыльной земле сотнями мелких брызг. Ночь, когда на землю возвращаются старые боги и новые демоны. Ночь, когда исполняются желания. Если в тот момент, когда грузное низкое небо прочертит первая молния, загадать желание, оно обязательно исполнится. Я не помню, кто мне сказал об этом. А, вероятно, я сама все это выдумала, но стоило первым каплям робко постучать в мое окно, как я выбежала на балкон: ждать молнию.

«Вот дурочка», – промолчал Рафинад, устраиваясь на кровати. Я не дурочка, просто гроза – это удивительно красиво, особенно гроза на стыке дня и ночи, когда все еще видно, но уже – темно. Жаль, что сфинксы не любят воду.

А я дождалась своей молнии и желание загадала, какое – не скажу, иначе не исполнится. Гроза убрала жару, пыль, а самое главное – тяжесть с моей души. Впервые за долгое время я заснула спокойно. И проснулась оттого, что на грудь мне села птица-демон с рваными, как у летучей мыши, крыльями и разноцветными глазами. Мокрое крыло закрыло мне рот, а знакомый голос произнес:

– Только не кричи.

В этом мире, где сны – всего лишь игра воображения, крыло превратилось в руку, а демон… Зачем вообще он вернулся?

– За тобой, – ответил Локи. – Я пришел за тобой.

За окном ревел ветер, деревья тянулись ветвями к земле, склоняя пушистые кроны перед яростью бури. Ночь демонов, стоит ли удивляться, что один из них прилетел за мной? Мой личный демон-хранитель, которого я так ждала и так боялась…

– Ты пришел, чтобы… закончить дело? – «Закончить» следует читать, как «покончить». Со мной покончить, я ведь тоже – часть дела.

– Да.

Я смотрела не на Локи, а на ковер: на нем уже собралась целая лужа, а с Локи все капало и капало, почему-то меня больше всего волновала эта чертова лужа и то, как я буду ее оттирать, и то, что ковер сушить придется, а он тяжелый. Ерунда, сейчас Локи меня убьет, и о ковре придется волноваться кому-то другому. Например, Ларисе или Славику.

Нужно что-то сказать, нельзя же молчать вечно. Или можно? В конечном итоге, вечность – это не так уж и долго… А Локи все смотрит и смотрит на меня, в темноте его волосы кажутся черными, а белая прядь выделяется, словно метка.

– Прости меня, – моей щеки коснулись холодные пальцы, – если сможешь…

– Ну Кеша-а… Ну что ты придумал, в самом-то деле! На фига тебе эта развалюха?

Лолка недовольно наморщила лобик. Сия гримаса свидетельствовала о крайней степени раздражения. Лолка тогда забывала о своих дурацких представлениях о том, как должна вести себя истинная леди, и о морщинах, которые непременно образуются, если хмуриться.

– Ну Ке-е-е-ша…

Лолкино нытье действовало на нервы. Ну, дура! И никакая она не Лолка, а Люська Вавелькина, так нет же, не хочется козе козой быть, в конюшню полезла, выдает теперь себя за кобылицу голубых кровей, не понимает, что, как ни вертись, а ничего не изменится. Была козой, козой и осталась, только крашеной, надушенной и на каблуках.

– Кеша! – Лолка осмелилась повысить голос.

– Заткнись.

Накрашенный ротик послушно захлопнулся, и коза на всякий случай отошла подальше: усвоила, что, когда он в таком настроении, лучше ему не перечить.

– Можно построить было… Мэри архитектора присоветовала, который… А эта развалюха… – присев на грязную ступеньку, Лолка продолжала бурчать, но уже так, чтобы он не слышал.

А Аркадий все равно слышал, но сейчас это ворчание уже не раздражало его, а скорее смешило – вот дура! Лолка-Люська уверена – все нужно делать, как «принято», причем не особо разбираясь, кем принято и зачем, главное, чтобы не хуже. Если машину – то как у Виолетты, – еще одна коза, если дом, то непременно, как у Машки, переименованной в Мэри. А если ему не хочется?

Что эти современные мальчики понимают в настоящей архитектуре? Наворотят хоромы из железа, стекла и пенопласта, а сдерут, как за мрамор. Аркадий же с детства мечтал о таком вот доме, чтобы как в кино о дворянах – с колоннами, то ли поддерживающими, то ли врастающими в легкую крышу, с каменными зверями, охраняющими лестницу, и самой лестницей – с низкими широкими ступеньками, по которым когда-то поднимались барышни в кринолинах. Что такое «кринолин», Аркадий представлял себе довольно плохо, но, если есть лестница, ступеньки и львы, то барышням следует носить в эти самые кринолины. Он нежно погладил нагретую солнцем ступеньку – приятно, когда детские мечты исполняются, правда, за те деньги, которые с него содрали за усадьбу, Аркадий мог построить хоть три та их дома, как «у Мэри».

– Что расселась? Пошли внутрь.

Лолка захлопала ресницами, пытаясь сообразить, можно ли отвертеться от этого «заманчивого» приглашения. С одной стороны, перечить страшно, а с другой, пятнадцатисантиметровые шпильки – не совсем удобная обувь для путешествия по старому больному дому.

– Ничего, – пообещал Аркадий своей мечте, – я тебя вылечу.

К Лолке он не поворачивался, слышал, как нервно цокают сзади ее каблучки-копытца. Значит, идет, слушается, злится, но молчит. Это хорошо, если она будет хорошей девочкой, так и быть, он купит ей тот браслетик.

В доме было пусто, гулко и одиноко, по комнатам гулял ветер, облизывая влажнее стены, на которых расцветали зеленые пятна плесени. Под ногами похрустывало – вместо паркета пол устала белая штукатурка пополам с мелким камнем откуда он взялся – непонятно. А раньше здесь, наверное, балы давали, музыка там, разговоры – об охоте, о борзых, о царской политике и о девицах-дебютантках, привезенных мамочками на бал-распродажу. Интересно, сколько за Люську-Лолку заплатили бы? Немного, это факт.

Аркадий еще долго бродил по комнатам, гладил шершавые стены, которые недоверчиво царапали хозяйскую ладонь, трогал пол, пытаясь понять, есть ли что-нибудь под серо-белым ковром штукатурки, выглядывал в пустые оконные проемы. Лолка отстала, потерялась в лабиринте одинаково несчастных комнат, но Аркадий был даже рад – ему было необходимо поговорить с домом один на один. Он и говорил. А дом откликался, просыпаясь, словно чудовищный каменный пес, к которому наконец-то вернулся хозяин. Дом признал его, дом поверил, доверился ему, иначе Аркадий ни в жизни не нашел бы ЭТО.

Он хотел подняться на второй этаж, но нога его провалилась сквозь ступеньку – гнилая доска не справилась с восьмьюдесятью семью килограммами его живого веса. Аркадий испугался было, что потянул связки, но ничего, обошлось. Аккуратно высвободив ногу, он решил заглянуть внутрь. Зачем? Захотелось. Позже он говорил об интуиции, о некоем предвидении и доме, который отдал новому хозяину свое единственное сокровище.