Загробная жизнь дона Антонио - Евгения Соловьева

Девицу подняли на борт, а вместе с ней — огромного черного кота. Не смог расстаться с капитаном, не иначе. Одноглазый пират поднялся сам, и если бы не побитое хворью лицо и единственный глаз, Тоньо мог бы его и не узнать. Выглядел он как слуга из благородного дома, чинный и приличный до отвращения. Юнга же был одет пажом. Суконный колет потрепан и заштопан, рукава рубахи коротки, но все чисто и очень, очень благопристойно.

Неожиданно.

Марина же скромно смотрела в палубу и незаметно, ножкой, отпихивала черную мохнатую тварь, явно желающую на ручки. И только когда дон Карлос к ней обратился с приветствием, что-то ответила, так тихо, что Тоньо не расслышал.

От зрелища грозного пирата Моргана, одетого в мятые шелковые юбки и кокетливый френчхуд, — да, зрение и чутье не обманули Тоньо, части жемчужин не хватало, — безумно хотелось смеяться. Все это было настолько нереально, настолько похоже на пьесу Лопе де Вега!

Но смеяться было нельзя. Марина обидится. Тем более что мятые юбки ничуть не вредят ее красоте. Она будет самой прекрасной девушкой на свете, даже завернутая в джутовый мешок.

Одноглазый тем временем подобающе поклонился и показал дону Карлосу письмо. Что-то пробасил, тоже негромко, расслышалось разве что: «господину капитану…»

Тоньо больше всего на свете хотелось кинуться к ней, подхватить на руки, заглянуть в глаза и спросить: ты пришла, чтобы остаться со мной, моя Марина? Или ты хочешь забрать то, что осталось от моей души — и посмеяться надо мной? Ведь так просто сейчас, когда капитан «Ласточки» склонится к твоей руке, вытащить кинжал и ударить. Всего один раз. Тогда тебе никогда не придется бояться огня.

Потому что я позволю тебе нанести этот удар. Потому что я не могу позволить тебе только одного: умереть.

Потому что без тебя мой огонь сожжет меня дотла.

Он подошел к «спасенным пленникам» неспешно, как подобает капитану. Поклонился благородной донне, представился, с внутренней дрожью ожидая либо казни, либо помилования.

Поймал ее взгляд, полный надежды и тепла.

Увидел улыбку — чуть растерянную, напряженную, словно она не была уверена, примет ли он ее, вот такую.

И только тогда поверил: она пришла без кинжала за пазухой. Выдохнул спокойно. И, кажется, немножко опьянел от счастья: отвесил донне еще один галантный поклон, что-то такое сказал куртуазное о счастье видеть посреди этих диких вод столь прекрасный и нежный цветок, озаривший своим светом его мрачное существование. По блеску ее глаз — опущенных долу, как полагается — понял, что несколько переборщил с куртуазностью. Ну и ладно. Все равно она тоже не будет над ним смеяться, вдруг он обидится?

Она не стала смеяться, лишь подала ему руку для поцелуя — прелестную загорелую руку с тонкими пальчиками и мозолями от клинка, сразу видно, плен у пиратов был полон лишений и испытаний. А ее старпом — то есть добропорядочный слуга — представил ее.

— Леди Морвенна Лавиния Вудвилл, — прогудел он; в его голосе Тоньо почудилась смесь гордости и нежности, словно Марина была не его госпожой и капитаном, а любимым ребенком.

— Донна Морвенна, — повторил Тоньо, склоняясь к ее руке.

Красивое имя Морвенна, но Марина ей подходит больше.

И лишь пообещав прекрасной донне каюту, ванну и достойный ее красоты завтрак, Тоньо протянул руку за письмом. Одноглазый пират подал его осторожно и опасливо, будто это был не кусок бумаги, а бочонок пороху с зажженным шнуром. А Марина стрельнула на него глазами из — под опущенных ресниц и мило порозовела.

О боже. Где этот Лопе, чтобы запечатлеть сию достойную сцену?!

Когда Тоньо развернул письмо, потребность в драматурге для запечатления стала необходимостью.

Написано было крупными кривыми буквами, в основном по-испански, но кое — где автору не хватило слов, и он добавил французские и английские, а для лучшего понимая — завитушки в самых неожиданных местах… о боже, что это было за письмо! От одного его вида хотелось не то плакать от умиления, не то смеяться.

Но вот содержание, когда Тоньо удалось разобрать, что же такое хотела сказать ему Марина…

Моряки с «Розы Кардиффа» и «Ульфдалира» сообщали его сиятельству графу де ла Вега, что питают к нему самое глубокое и неподдельное уважение и посему считают своим долгом отдать ему капитана Моргана, посмевшего разгневать сиятельного дона. Но так как каналья Морган сопротивлялся и не желал принести сиятельному дону извинения, новый капитан «Розы Кардиффа», избранный честным голосованием команды за благоразумие, выкинул его за борт, как образчик глупости и дерзости, и теперь покорнейше просит сиятельного дона не гневаться, а отпустить «Розу Кардиффа» и «Ульфдалир» с миром. В этом случае капитан и команда клянутся до скончания века уважать, почитать и молиться за сиятельного дона, никогда не нападать на корабли под флагом Альба и вообще готовы служить сиятельному дону и Испании верой и правдой за скромное вознаграждение. Особенно если сиятельный дон будет так любезен донести до сведения ее величества королевы Испанской всемерное раскаяние и пылкое желание искупить свои грехи верной службой.

А в качестве залога своих благих намерений капитан передает сиятельному дону юную благородную даму, совершенно случайно подобранную в море после крушения английского корабля (к даме прилагаются двое слуг, одно платье и одна шкатулка с украшениями), и скромный дар в размере одиннадцати стоунов золота в монетах и слитках, тоже подобранных в море совершенно случайно и не иначе как ниспосланных Господом, дабы честные моряки могли выразить сиятельному дону всю глубину своего почтения и благоговения.

Также капитан обещает совершенно безвозмездно, исключительно из уважения к сиятельному дону и ее величеству Изабелле Кастильской сопроводить поврежденный бурей «Росарио» мимо опасных, кишащих наглыми флибустьерами берегов Тортуги и Эспаньолы прямо к берегам благословенной Испании, и надеется, что сей жест доброй воли будет по достоинству оценен, как залог долгой и верной службы.

Подписан был этот шедевр дипломатической эпистолярии Торвальдом Харальдсоном, законным правопреемником сэра Генри Моргана.

Дочитав, Тоньо несколько мгновений рассматривал Марину, восхищаясь ее смелостью и, пожалуй, наглостью. А еще — формой извинений. Выкинуть за борт Генри Моргана, как образчик дерзости и глупости было очень смело. И трудно. Наверняка не проще, чем ему держать в повиновении безумного колдуна, дорвавшегося до могущества.

А она ждала. Смотрела на него из — под ресниц и ждала, что он ответит. Хоть она и отдала свой корабль какому-то северянину, — не иначе тому косматому гиганту, что бежал вместе с ней по крышам Малаги, — это по-прежнему был ее корабль и ее люди.

— Дон Карлос, велите принести перо и бумагу в мою каюту. Я напишу ответ капитану Харальдсону.

— Пушки не понадобятся? — осведомился дон Карлос с совершенно невозмутимым видом. Не будь Тоньо знаком с ним три с лишним года, ни за что бы не догадался, что дон Карлос над ним немножечко смеется. Самую малость.