Нет кузнечика в траве - Елена Михалкова

2

Русма оказалась одним из тех поселков, о которых люди добросердечные говорят «милая провинциальность», а прочие прибегают к разнообразным синонимам слова «захудалый». Бабкин провел здесь всего два дня, однако уже был сыт Русмой по горло. В гостинице его в первую же ночь искусали комары. На вторую Сергей, бормоча «кому комиссарского тела», перебил их газетой, но место павших заняли мушки, после которых по всему телу вздулись багровые волдыри.

Вокруг много пили. Добротные дома соседствовали с такими халупами, в которых Сергей не поселил бы и дворнягу, а в Русме вокруг них бегали дети и сидели на скамейках старики, улыбаясь железными зубами.

Зато места были живописные. Благодатные были места. Он всегда удивлялся тому, как по мере удаления от Москвы небо становится светлее и голубее – словно возвращаешься в собственное детство. И пахло не автомобильными выхлопами, а скошенной травой, дымом и тем особым, трудноопределимым запахом, в котором смешалась дорожная пыль, свежеструганые доски и коровий навоз.

Все, что интересовало Сергея, он выяснил в первый же день, а на второй просто ждал приезда Ольгиной матери, которая должна была вернуться из райцентра.

Семья Белкиных жила в Русме с девяносто первого по девяносто третий год. Отец, Николай Белкин, судя по воспоминаниям знавших его людей, много пил и бил жену. Однажды, будучи нетрезвым, он свалился в какой-то не то водоем, не то бассейн и утонул.

Вскоре после этого Белкины переехали в Ростов. А восемь лет назад мать Ольги возвратилась вместе с новым мужем.

Сергей понимал, отчего Илюшин зацепился именно за эти два года, проведенные Белкиной-Гавриловой в Русме. Дмитрий Синекольский не просто так пытался отыскать подругу детства. Что-то было в их общем прошлом, какая-то тайна, и страх на его лице говорил о том, что речь шла не о подростковых дурачествах.

Однажды Бабкин видел передачу про паука Дарвина. Это существо, рассказал ведущий, обладает способностью стрелять паутиной на большие расстояния – например, на двадцать пять метров, если ему требуется перебраться через реку. Но вряд ли, думал Сергей, ниточки из детства Ольги протянулись так далеко в будущее и догнали ее в Греции.

Бабкин побеседовал с местными полицейскими. Провел три часа в библиотеке, где оказался неплохой архив и, что ещё более ценно, старенькая библиотекарша, из тех женщин, у которых вместо памяти цементный раствор. Она рассказала ему, что в тот год, когда утонул Белкин, случилось еще две трагедии: сильно пьющий Виктор Левченко забил жену насмерть, и школьницу придавило на свалке.

Сергей насторожился. Три смерти за лето на один небольшой поселок – это было чересчур.

– У Виктора Левченко все к тому шло, – сказала библиотекарша, глядя на сыщика через очки в черепаховой оправе. Глаза ее за огромными батискафными стеклами были похожи на двух бледно-голубых рыб. – Он тогда связался с Белкиным… А Белкин, надо вам сказать, был исключительным отродьем.

– Как? – переспросил Сергей.

Он предусмотрительно захватил с собой из Москвы несколько коробок шоколадных конфет. Одна из них, с золотой надписью «Рот Фронт», лежала на столе перед библиотекаршей. Морщинистыми пальцами та деликатно брала по конфете и на секунду опускала в чашку с горячим чаем, прежде чем положить в рот.

– Мразью, – твердо сказала Мария Семеновна. – Вы меня извините за грубость, но иного слова подобрать нельзя.

– Я слышал, он бил жену? – осторожно сказал Бабкин.

Старушка пренебрежительно махнула рукой.

– Ах, да здесь половина жен в те времена ходила в синяках, а половина сама распускала руки. Конечно, ничего хорошего. Но так жили, и никто не видел в том большой беды. Говорят, человек ко всему привыкает. Я вам так скажу: привыкает и битым быть, и небитым быть. Нынешние привыкли к тому, что их пальцем не трогают. Ну а мы жили по-другому.

– Что же в этом хорошего?

– Бывали вещи и похуже, – сказала старушка. – Вот как раз про Белкина я хотела вам рассказать… Он был плесень, человеческая плесень, потому что рядом с ним из любого вылезала такая дрянь, такая мерзость… Если вы сунете плесневелую корку в пакет с хлебом, у вас через час не останется ни одной съедобной горбушки. Плесень расползается быстро. Она ведь во всех есть, эта мерзость и гнусь. Что бы о себе человек ни воображал, святых мало. Вы почему чай не пьете? Не нравится?

– Пью, очень вкусно, – соврал Сергей. – Вы хотите сказать, Белкин настропалил Левченко убить жену?

– В том-то все и дело. Ему не нужно было ничего специально говорить, никого подзуживать. Он был природный катализатор зла. За свою жизнь я видела нескольких таких людей, и все они, давайте уж начистоту, были женщины. Частенько их называют роковыми. Хотя что уж там рокового, кроме истеричности и повышенного либидо, я, право слово, не знаю.

Мария Семеновна строго глянула на Бабкина и поднесла чашку к сухим губам. Он подумал, что зря не захватил две коробки конфет.

– Витя Левченко убил жену, потому что она наставляла ему рога со всем поселком, включая того же Белкина.

– А мне говорили, они с Левченко были друзья.

– Не было у него никаких друзей, вранье это. Не будь в тот год Николая рядом, беспутная эта Маринка осталась бы жива, это я вам точно говорю. Он их отравил, и все отравил вокруг себя. Взять хоть его Наталью – тишайшая, добрейшая женщина. Вот в ком зла не водилось! Но пока она с ним жила, ее раздуло, как дохлого кита. Потому что тело умнее головы! – старушка постучала себя по лбу крошечным кулачком. – Тело Натальино выдавливало ее мужа из дома, а возможно, и придавить хотело во сне, кто знает. Так подсознание работает, и ничего с ним поделать нельзя. Ее счастье, что судьба распорядилась по-другому.

– А что случилось с девочкой? – спросил Сергей. – Которая умерла в том же году?

– А, Мария… Она была умственно отсталая. Мать клялась, что убьет ее, если Маня вздумает принести в подоле, что, безусловно, рано или поздно произошло бы. Очень развитая росла девочка, я имею в виду, в физиологическом отношении. Кое-кто даже болтал, что это мать ее убила…

– То есть все-таки были подозрения о насильственной смерти?

– Эк вы сразу вскинулись, – усмехнулась старушка. – Были, были. Сплетничать все горазды. Но разговоры начались уже после того, как умерла средняя Шаргунова. Старуха, Манина бабка, протянула после смерти внучки совсем недолго. Галина осталась без матери и без дочери, как ей всегда и мечталось, но мечты – это одно, а реальность – совсем другое. Вам наверняка известно, как зачастую сама мечта обесценивается… как бы это выразить… способом своего осуществления. Галина много раз твердила, что ждет не дождется, когда на ее шее перестанут висеть беспомощная старуха и дурной подросток. Но когда они умерли с разницей в полгода, оказалось, что она совершенно не приспособлена жить самостоятельно. Галя ударилась в загул, завела каких-то мужиков, жила с ними то по очереди, то со всеми сразу… Прежде ее от подобных безрассудств удерживала мать, да и Мани она стыдилась. А тут ее прорвало. Галя начала пить и очень быстро спилась. Кажется, года не прошло. Да вы можете посмотреть, если зайдете на наше кладбище. Все трое Шаргуновых там похоронены, в соседних могилах.