Монументальная пропаганда - Владимир Войнович

— Что ж, — скромно ответил тот, не отказываясь от предполагаемой миссии. — Если придется, возьмем власть. Обязательно возьмем. По существу на нас лежит историческая ответственность, и никто нас от нее не освобождал. Вы тоже член партии? — обратил он внимание на Аглаю.

— Еще какой член! — с жаром отозвался Федор Федорович. — Наш золотой кадр.

И тут же изложил лидеру, что Аглая Степановна Ревкина, коммунист с довоенным стажем, была секретарем райкома, командиром партизанского отряда…

— О-о! — прервал его лидер. — Очень рад.

Она ожидала ощутить крепкое товарищеское рукопожатие, но рука лидера оказалась вялой, мягкой, как губка, и к тому же потной, что на Аглаю подействовало неприятно. Из произведений социалистического реализма она помнила, что потные руки и бегающий взгляд бывают у очень плохих и не наших людей. У наших людей взгляд прямой, рукопожатие крепкое, ладонь сухая. Впрочем, ощущение было мимолетным. Как возникло, так и пропало, особенно после того, как лидер обратил внимание на воспаленные глаза Аглаи и спросил, не простужена ли она. Чем очень ее умилил. Такой человек, столько дел на себя взвалил, столько людей через себя пропускает, а вот заметил же, что вид у нее нездоровый. Аглая хотела сказать, что, мол, ничего страшного, но тут как раз расчихалась и закашлялась тяжко и глубоко. Федор Федорович воспользовался случаем и сказал лидеру, что есть небольшой разговор.

— Какой проблем? — быстро спросил лидер.

— Проблема в том, — объяснил Федор Федорович, — что вот пришлось старой женщине ехать на боковой полке в вагоне с разбитым стеклом.

Лидер слушал и хмурился.

— Вот, — сказал он, — до чего довело страну антинародное руководство и пьяница-президент. Заслуженный человек, ветеран, героиня войны, женщина должна ехать в таких условиях. Ничего, ничего, — сказал он, — потерпите, назад поедете с удобствами, это я обещаю.

С этими словами он хлопнул в ладоши и тихо произнес:

— Митя!

И Митя немедленно возник, как джинн из бутылки.

— Вот, Митя, позаботься, — сказал лидер негромко, — Аглае Степановне Ревкиной билет СВ в обратную сторону… Ты понял? Не плацкартное и не купейное место, а именно СВ. — И повторил, медленно удаляясь, и так, чтоб другие обратили внимание. — Запомнил? СВ, а не купейное.

Покинув Аглаю, он стал быстро передвигаться по залу как будто даже бессмысленно, а на самом деле зигзагами к выходу, кому-то пожимая руки, спрашивая, какой проблем, обмениваясь фразами, лозунгами, шутками и междометиями. И так же незаметно вывинтился куда-то.

Тут же по скрипучему радио была объявлена посадка в автобусы.

— Позвольте, — галантно сказал Федор Федорович и взял Аглаю под локоток, то ли чтобы ее поддержать, то ли в намерении самому поддержаться. Он заметно хромал, и весьма интересным способом: левую ногу ставил мягко, а правой ударял, словно забивал гвоздь.

— Старые раны, — объяснил он Аглае, хотя никаких ран у него не было. Всю войну он прошел без единой царапины, а ноги болели от старости.

У выхода из склада рыжая девушка и молодой человек теперь раздавали желающим то, что они называли агитационными атрибутами, а именно портреты Ленина и Сталина, но больше Сталина (Ленина никто не брал), а тем, кто помоложе и покрепче, — транспаранты с коммунистическими и революционными лозунгами вроде «Слава труду!» или «Коммунизм неизбежен», или, наоборот, негативного содержания вроде «Нет — антинародному режиму!», «Сионистов вон из правительства!» и еще что-то насчет зарплат и пенсий. Федору Федоровичу ничего не понадобилось. Его знамя всегда находилось при нем, а вот Аглая портрет свой забыла, пришлось воспользоваться казенным. На нем Сталин был в мундире со всеми орденами и в фуражке, но почему-то в облике — никакого величия. Изображенный походил не на славного генералиссимуса, а на участкового милиционера перед пенсией.

Во дворе стояли наготове четыре больших автобуса «Икарус» венгерского производства с ярославскими номерами, но пассажиры легко разместились в одном. Аглая и Федор Федорович оказались на первом сиденье. Он сидел, привычно зажав между коленями знамя, и рассказывал, что тогда в Сочи ухаживал за ней с исключительно серьезной целью, поскольку был вдовцом и нуждался в боевой подруге. И поскольку с Аглаей тогда у него неожиданно роман прекратился, он вынужден был искать другую кандидатуру. А тут как раз умер его фронтовой товарищ генерал Вася Серов. Вот на вдове этого генерала и женился Федор Федорович.

На Сущевском валу попали в безнадежную пробку, и Федор Федорович объяснил Аглае, что такие пробки возникают после того, как по Москве проедет президент.

— Значит, он здесь где-то проехал? — предположила Аглая.

— Не факт, — возразил Федор Федорович. — Где бы он ни проехал, пробки по всей Москве. Он по этой улице едет, перекрывают все соседние. Эти улицы закрыты — на других пробки, от этих заторов возникают другие, и вся Москва парализована. Это как тромбоз.

— Такой у нас народный президент, — прокомментировал сидевший за ними казак с крестами. — Я в охране Брежнева служил, мы тоже перекрывали движение. Но только по мере следования, а не заранее.

— Ну, а как же не перекрывать, — сказал Федор Федорович. — Он же не один едет. Впереди машина проводки, потом охрана, потом он сам, потом машины сопровождения, потом реанимация. Человек-то ведь престарелый, — рассуждал генерал, забывши, что престарелый моложе его лет на двадцать с лишним.

Автобус остановился у левого крыла кинотеатра «Россия». Двери открылись, и пассажиры стали выпрыгивать наружу, одновременно раскрывая зонтики, и тем самым все вместе были похожи на парашютный десант. Дождь продолжал сыпаться холодный и липкий, а у Аглаи зонтика не было.

Распорядитель в набухшем суконном пальто, с мокрой до блеска лысиной и носом, таким же красным, как его нарукавная повязка, предложил приехавшим подойти к памятнику Пушкину.

У памятника оказалось две толпы: участники митинга и милиционеры. Последние в мешковатых мокрых шинелях стояли на углу ближе к зданию газеты «Известия», курили и поглядывали на собиравшихся без особого любопытства. Как будто пришли сюда просто так, постоять под дождем.

Аглая с любопытством смотрела по сторонам. Хотя последнее время в Москве она часто бывала, а все удивлялась. Везде были признаки не нашей жизни. Ресторан «Макдональдс», реклама автомобилей фирмы «Рено», реклама газеты «Московские новости», реклама заграничного фильма, обозначенного как эротическая комедия, и портрет печальной старушки с просьбой: «Пожалуйста, заплатите налоги». Косой дождь заливал плакат, и по лицу старушки слезы текли живым настоящим ручьем.

Митинг долго не начинали, ожидали Глухова. Распорядитель звонил по сотовому телефону, закрывая его сверху ладонью, ему что-то отвечали, он сообщил, что товарищ Глухов застрял в пробке, но приближается. Наконец вождь появился в «мерседесе» с синей мигалкой и четырьмя телохранителями. Один из телохранителей уже на ходу выскочил и открыл заднюю дверцу, как будто товарищ Глухов был инвалид или женщина. Из двух «Волг», шедших за «мерседесом», вылезли еще несколько членов руководящего ядра и тоже с телохранителями, за счет чего толпа заметно увеличилась. Глухов в сопровождении человека, державшего над ним зонт с рекламой «Кока-колы», втиснулся в середину толпы, но митинг опять не начинали. Через некоторое время подъехал микроавтобус «мицубиси», из него с красными знаменами высыпали наружу нигде не работающие члены движения «Рабочий заслон». Их коренастый лидер Сиропов с рваной губой пробился к Глухову, пытался с ним заговорить и хватал за локоть, что-то страстно доказывая. Глухов отворачивался и вырывал руку, пока его телохранители не оттеснили Сиропова в сторону.