Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

«Я завтра еду к светлейшему, — сообщал он москвичам, — чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев станем, и мы их дух искоренять и етих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело; обделаем, доделаем и злодеев отделаем».

Афишка от 31 августа, как мы видим, вполне спокойна, и нет в ней намека на оставление столицы.

Очевидно, если бы Кутузову вручили командование сразу, то он бы успел отдать соответствующие распоряжения. Нельзя в том сомневаться. Но Барклай-де-Толли боялся подобным приказом поднять против себя еще большую волну негодования в обществе. Как?! Москву укрепляют?! Значит, готовятся допустить супостата в недра России?!

Нет, никогда! Ни шагу назад! Идем вперед! На врага! Дадим ему бой! Не устоять бы Барклаю ни за что. Ермолов и Багратион использовали бы ситуацию. Они сделали бы из приказа главное оружие. Таким образом и эти славные имена надо поставить в данном случае рядом с именем Ростопчина.

— Я не защитник графа, — сказал Бенкендорф Волконскому, — но ты только вообрази, в какой обстановке он действовал и при каких обстоятельствах. Существовал ли у него выбор?

— С нашим московским дворянством не особенно разгуляешься. Оно консервативно и, чуть что, впадает в панику. Если народ московский сыпанет на улицу — не удержишь. Вспомним, что творилось при поляках в Москве.

— Ростопчина упрекают в высылке французов. Не могу принять подобное обвинение. Что ж их, на воле оставлять? Я не иначе бы поступил.

Они сели на лошадей и спустились вниз с холма, в последний раз бросив взгляды на горизонт, налитый тяжелой, неподвижной, как бы засохшей кровавой краской. Пожар, видно, становился все яростней и яростней.

— Без таких безумцев, как Ростопчин, труднее выстоять. С Яковлевым француза не задушишь. Яковлев с французом в стачку войдет. Дворянчики наши давно растеряли рыцарские замашки.

С неделю назад на подступах к Рузе Бенкендорф с дюжиной казаков свернул к деревеньке, откуда слышались одиночные выстрелы. На околице к ним подбежали два мужика с палками, на концах которых лыком были прикручены лезвия кос.

— Барин, — завопил тот, что покрупнее, отчего-то весь окровавленный и разодранный, — пособи, барин! Наш-то деру в лес дал. Сидит там, дрожит. Вон в овражке ватага с дубьем. Как напасть на нехристей, не сообразим. А они грабят, поповича замордовали, девчонку за косу к березоньке привязали и измываются, как хотят. Голяком баб пустили в поле. Избы по краю зажгли и уходить не думают. Казаки, братушки, спасите, милые, спасите, родные. — И мужик повалился на колени, выпустив из рук самодельную пику.

— Ах, мать честная! — воскликнул ординарец Бенкендорфа терской казак Гулыга. — Дозвольте, Алексан Христофорыч, в сабли их взять. Сей момент посечем.

— Не спеши, — сказал Бенкендорф. — Посечем, посечем. У них пули не из дерьма. Видишь, куда нас загнали да сколько трупов на дороге валялось? Тут с умом надо… И на вилы возьмем, и в сабли. Сколько их? — спросил он у бойкого мужика.

— Да с десятка два — не больше.

— А вас сколько?

— Да нас тьма-тьмущая… Сунулись, однако, он и побил. Вон лежат.

Бенкендорф спешился и по-пластунски в сопровождении казаков через лесок подобрался к овражку. Потом туда же два казака перегнали лошадей, прячась за ними. Мужиков действительно была тьма-тьмущая — кто с топором, кто с пикой, иногда и уланской, кто с рогатиной, вилами или просто дубиной, утыканной гвоздями. Бенкендорф внимательно осмотрел толпу, разделил ее на две половины, впереди каждой поставил с пиками, вилами и рогатинами, во второй ряд — с топорами и дубинами и объяснил, как действовать. Гулыга развел по концам овражка приободрившееся лапотное воинство.

— Ну, робятки, — обратился к толпе Бенкендорф, несколько пораженный необычным видом расхрабрившихся крестьян, — кричите громче: за веру, царя и отечество! И бегом без оглядки на француза. Но только после того, как мы с казаками пойдем по центру. Что есть мочи коли, руби, бей! Понятно?

Мужики сообразительные, тут же поскидывали лапти, армяки, чтоб налегке.

— Ай да барин! — вскричал бойкий, потрясая самодельной пикой. — С таким барином и смерть не страшна! Посечем француза на капусту, робяты?! Али не посечем!

— Посечем, — был ему единодушный ответ.

Сделали как договорились. Бенкендорф с казаками внезапно гикнул из укрытия и по центру курьером — вперед! Мужики, обрадованные, деревню в клещи, орут на бегу Бог знает что, вилами и пиками размахивают будто ополоумевшие. Французы и растерялись, заметались, как крысы. Слева и справа кричит и валит народ, прямиком офицер в блестящем мундире и казаки небольшой, правда, лавой. Французы, конечно, обученные и смелые. По узкой улице один стрелок многих сдержать сумеет, но когда со всех сторон да с шумом, тут и вышколенный наполеоновскими капралами дрогнет. И дрогнули!

А казаки с мужиками в деревню ворвались — и по дворам, чтоб никому не удалось затаиться до ночи. Всех дочиста переколошматили. Только раненого поручика сволокли к Бенкендорфу:

— Может, барин, спросишь у него, чего надо. Потом кишки намотаем.

Истекающий кровью вестфалец сразу угадал в Бенкендорфе сородича. В глазах у него мелькнуло что-то похожее на надежду, однако Бенкендорф только брезгливо махнул рукой. После того, с чем он столкнулся в деревне, всяческая охота проявлять великодушие пропала. Вестфальца потащили на улицу убивать. Он долго что-то лепетал прокисшим срывающимся голоском, цеплялся за траву, за хилые деревца — умирать не хотелось. Мужики без слов понимали вестфальца.

— А как я тебя просил, как тятя тебя молил, тварь ты этакая! Не тронь девчонку! Не я ли у тебя в ногах валялся?! Ты только зубы скалил. Теперь получай! — И бойкий с размаху всадил вестфальцу пику в живот и повернул.

Винценгероде, узнав о происшествии, пригласил Бенкендорфа в штаб для строгого внушения.

— Я ничего не имею против, чтобы столь блестящий офицер, как вы, ходил на французов во главе крестьянских ватаг. Я вполне понимаю русских и разделяю принципы организации партизанской войны. Я сам партизан. Но если вы думаете, полковник, что я вас буду хвалить за геройский поступок, то ошибаетесь. У меня иные представления о роли высшего офицера при проведении столь малозначащей операции. Флигель-адъютант в расшитом золотом мундире во главе толпы разъяренных мужиков?! Да ни при каких обстоятельствах к подобной выходке не следовало прибегать. Быть во главе — не есть скакать впереди и размахивать саблей. Быть во главе — есть почетная обязанность, к которой вас призвал государь — руководить и возглавлять.

Бенкендорф хотел перебить Винценгероде и напомнить про случай в Самойлове, когда генерал повел спешившихся драгун и казаков на приступ и участвовал в резне.

— Полагалось вызвать командуй провести атаку деревни по всем правилам. Партизанская война не есть нелепость, сударь. Это, повторяю, метод борьбы с коварным врагом. Метод, метод, метод! Как бы я отчитался перед государем за вашу случайную и глупую смерть? Что бы я сказал императрице, нашей возлюбленной покровительнице? Берегитесь, полковник! В следующий раз вас ждет не выговор, а арест. Ну а теперь дай я тебя расцелую, мой дорогой…