Париж от Цезаря до Людовика Святого. Истоки и берега - Морис Дрюон

Старый колодец, несколько камней и обломков колонн, сохранившиеся на небольшой скалистой площадке, возвышающейся над одним из редких на Сицилии лесов и защищенной круглой пропастью, – вот и все, что осталось от существовавшей тут когда-то обители любви. Выветрились ароматы, забылись танцы, смолкли песнопения, затихли вздохи, но что-то все еще витает над этой скалой и над окружающим ее городком – это неосязаемое присутствие желания.

Оно, это присутствие, ощущается, когда идешь среди утренней прохлады по узким, крутым улочкам, вдоль мощных греческих укреплений, по мостовой, булыжники которой рисунком напоминают мозаику. Христианские обители – обители чистоты и непорочности – с забранными решетками окнами и наглухо закрытыми дверями снабжены непременным «во́ротом» для детей любви, устроенным в толще стены.[334]Прекрасны девушки Эриче: у них танцующая походка и совершенно античные жесты, когда они развешивают золотистыми руками белье в увитых цветами беседках; они хорошо поют, и в их венах течет несколько капель крови священных гетер.

В Трапани нужно обязательно сходить в Музей Пеполи, чтобы, пройдя по сумрачным галереям, отдать должное танцовщице из Центурип:[335]вон она обернулась в вихре танца, чтобы посмотреть на свою лодыжку. Она неудачно выставлена, в темной витрине, а потому ее легко не заметить, и тем не менее это одна из прекраснейших терракот в мире. Возможно, никогда больше движение не было зафиксировано с таким изяществом и совершенством.

Искусство Центурипов, представленное в Сиракузе, где ему отведено несколько залов, – это уже искусство периода упадка, соотносящееся с греческим искусством так же, как барокко соотносится с Возрождением. Однако по оригинальности, свежести, изяществу и обилию произведений ему все еще нет равных. Оно выражает радость бытия, удовольствие быть красивым, иметь ловкие пальцы, уметь изображать в глине самые прекрасные проявления жизни! Это искусство, окутывающее формы волнующимися тканями, нежно склоняющее шеи к легким плечам, улыбающееся всеми своими лицами, хранящее на кончиках хрупких пальцев незавершенные ласки, – это искусство говорит на языке счастья.

В Сегесту[336]же надо приезжать к вечеру, в час, когда солнце над рыжими холмами начинает клониться к закату. Природа и развалины соединились тут в прекрасной иллюстрации к Вергилию. Надо присесть, вспомнить, сколько всего написано об этом месте, и помолчать…

В самый зной отправляйтесь осматривать великий хаос Селинунта,[337]где теперь живут одни ящерицы. Сколько попранных трудов! Огромный античный город – его очертания угадываются за пределами археологических раскопов, вздувают холмы, спускаются по склонам к узкой речке, скрываясь под зарослями сухой травы.

Виноградная лоза взрастает здесь на финикийских могилах. Нога то и дело натыкается на обрушившиеся столетия.

Крестьяне из Кастельветрано предложат вам купить по большому секрету за несколько тысяч лир странные вещицы: литые металлические статуэтки, которые, по их утверждению, были найдены ими в древних захоронениях. В то время как кругом полно глиняных фрагментов, то и дело попадающихся то под трость прогуливающихся, то под плуг пахаря, эти крестьяне удумали отливать по древним оригиналам из бронзы и даже из меди священные фигурки, которые всегда изготавливались из глины. К тому же эти горе-фальсификаторы не знают полого литья и литья по восковым моделям, а потому создают грубые штуковины, не имеющие ничего общего с античными образцами, кроме внешней формы; поскольку же оригиналы относятся к архаичному искусству и упрощены до предела, то их линии, тяжеловесность – весь их вид странным образом напоминает творения современных скульпторов. И это вовсе не копии; это новое искусство, примитивное, грубое, несколько образчиков которого я бы очень советовал сохранить для будущего.

На рассвете поднимитесь к так называемому храму Согласия в Агридженто; постарайтесь забыть о времени и представить себе – нет, увидеть – в золотистом свете зари процессию античных жрецов. Вот они шествуют к ступеням храма, поднимаются на колоннаду, входят в большой зал, а затем великий жрец один входит в наос.[338]Вокруг молящиеся несут дары, толпятся с голубями в руках.

Воображаю, как пожимали плечами, глядя на подобные церемонии, вольнодумцы и антиклерикалисты времен 175-й Олимпиады. Воображаю также христиан-революционеров: как спустя какое-то время они с презрением взирали на эту показную, театральную пышность, которую позже уже их церковь возьмет на вооружение для собственных нужд.

Сколько жрецов нужно было для обслуживания такого количества святилищ, для совершения всех этих обрядов! Храм Юноны, Геркулеса, Кастора и Поллукса, Юпитера Олимпийского! Какой огромный «клир», о котором мы, собственно говоря, ничего не знаем!

Если вам доведется встретиться с маленьким старичком, нетвердой походкой, в надвинутой на глаза кепке, прохаживающимся среди развалин, которые ему положено охранять, спросите его просто, показав рукой на развалины: «Это что, землетрясение тут все разрушило?»

Старичок сразу выпрямится, сверкнет на вас сквозь мутные очки гневным взглядом и ответит голосом актера-трагика: «Terremoto? Che terremoto? Uomini, nobili signori, tutto fatto dagli uomini! Vandali, si! Iconoclasti, si! Ma uomini!»[339]

Запаситесь на полчаса вниманием и послушайте этого старичка по имени Антонино Аранчо, который служит смотрителем храмов в Агридженто и написал (в какой еще стране мира смотрители руин пишут книги?) книжечку в тридцать страниц под названием «Техника строительства храмов Агридженто» с подзаголовком «Как и зачем они были разрушены». Послушайте, как он будет излагать свою науку и делиться своими взглядами, упоминая вперемешку Эскулапа, Анатоля Франса, Пифагора, Книгу Бытия и профессора Маркони на удивительном европейском наречии, с невероятной легкостью примешивая к итальянскому языку французский, английский и греческий. Гордо поставив дырявый башмак на цоколь колонны, мой друг Антонино Аранчо поведает вам, что не было никогда никакого землетрясения, что храмы Агридженто разрушили византийские епископы, а еще расскажет, каким образом ему удалось заставить приходского священника дать при крещении своим двум детям имена Улисс и Пенелопа, пригрозив, что, в случае если тот откажется, он сам окрестит свое потомство; он объяснит вам символическое значение граната и древа познания Добра и Зла мифом о Персефоне; он вообще объяснит вам все античные мифы, перемешав их самым безумным образом. В тысячный раз он разыграет перед вами свое бесплатное представление. До самого финала, подготовленного тщательнейшим образом: «Меня, господин хороший, называют последним языческим жрецом Агридженто; моя мать не знала грамоты, но она любила природу и научила меня любить ее».