Пир Джона Сатурналла - Лоуренс Норфолк

— Как думаешь, попадешь в него отсюда? — спросил Абель, встряхивая суму с камнями. — Держи локоть повыше, помнишь? А под конец резко швыряй кистью. Вот так.

Пущенный Абелем камень стремительно пролетел по прямой и ударил в стенку колодца. Джон выбрал в суме голыш, показавшийся на удивление легким. Швырнул со всей силы, и колодец словно притянул к себе камень.

— Молодчина, — похвалил Абель. — Бросок что надо.

Опять тяжело застучала в висках кровь, но Джон больше не обращал на это внимания. Абель поддерживал его руку под нужным углом. Они снова находились в Бакленде. Все было как в старые добрые времена. Только никто из детей не болел. И факелы не окружали их хижину. И буйные языки пламени не озаряли ночь. Абель снял шляпу и нахлобучил на Джона.

— С тобой все обойдется, дружище, — заверил он. — Как обошлось в лесу Баклы, когда твоя матушка не проснулась. Или в усадьбе, когда сэр Уильям спустился в кухню. Здесь будет так же.

Теперь в голове Джона точно молоты грохотали. Откуда Абель знает, что произошло в лесу Баклы? Или в усадебной кухне? Он попытался облечь вопрос в слова, но усталость вдруг накатила черной волной. Он закрыл глаза и обнаружил, что открыть их уже не может. Теперь слишком поздно спрашивать Абеля. Слишком поздно спрашивать о чем бы то ни было. Он погружался все глубже, глубже. Он снова падал, падал… И наконец приземлился.

Земля, твердая, как доска, тряслась и кренилась под ним. В нос шибало мерзким смрадом. Тошнотворный запах сырого савана обволакивал со всех сторон. Джон открыл глаза.

На него таращился единственный глаз, свисавший на кровавой нити с лица, раскроенного от уха до подбородка. Другие трупы наваливались сверху, придавливая своей тяжестью. Он был погребен под нагромождением рук, ног, голов, изуродованных, разрубленных, рассеченных или пронзенных. Под кучей мертвых тел, погруженных на повозку. Повозка остановилась, и Джон отчаянно забился, пытаясь выбраться. Он посмотрел вверх, в просвет между окоченелыми конечностями. Там появилось чье-то лицо.

— Гляди-ка, живой.

Из книги Джона Сатурналла:

Пир по случаю годовщины вступления в должность нашего покойного лорд-протектора Оливера Кромвеля, джентльмена

Для большинства из тысяч солдат, вставших под знамена последней войны, решающим стало сражение при Нейзби. Ибо многие погибли там, разорванные на куски пушечными снарядами или разрубленные надвое саблями, чтобы никогда уже не восстать из мертвых, кроме как призраками, путеводствующими живых, или бестелесными душами после четвертой трубы Судного дня. Иных увезли с поля боя на тележках и повозках или унесли на руках товарищи. Кто-то уковылял сам, а кто-то спасся от окровавленной сабли на украденной лошади. Другие же шли маршем как победители.

Но один из них вознесся выше всех прочих, волею судьбы сделавшись нашим главным проповедником, и носил он простое имя — Оливер Кромвель.

Вооруженный кремневым пистолетом и Библией, он проповедовал народу новое учение. Что нет ни Рождества, ни Вальпургиевой ночи, ни Гоктейда, ни пиров, ни постов. Он чурался всяких излишеств и увеселений. Потом устрицы перемешались с хлебными крошками, и герцоги стали искать пропитание среди живых изгородей или бежали из страны, чтобы обрести пристанище в парижских мансардах.

Посему далее представляю вам пир для того, кто его решительно отвергал, называя изобретением папистов, и пускай эти блюда напомнят вам о временах, когда знатный лорд благодарил небо за соленую рыбу да миску овсянки, а самый жирный епископ довольствовался на ужин яблоком-паданцем…

* * *

Порыв ветра пронесся над склоном, прошелестев в темных кронах деревьев. Симеон Парфитт, несущий дозор на сторожевой башне, услышал, как скрипят на ветру обугленные створы ворот. Рыжеволосый паренек зевнул и бросил взгляд на противоположную башню — там на фоне предрассветного неба вырисовывалась тощая фигура Хески.

Еще два часа до завтрака, подумал Симеон, шаркая по доскам и зябко ежась от холода. Пустой желудок урчал в ожидании миски жидкой овсянки.

Леди Лукреция настояла, чтобы ворота по-прежнему охранялись. «Иначе наши враги примут усадьбу за одну из своих церквей и примутся распевать псалмы на лужайке», — заявила она. Но когда к воротам подошло войско народного ополчения, баклендские часовые оказали слабое сопротивление.

Симеон вспомнил, как головорезы в темных плащах бегали по коридорам, разбивая окна и малюя кресты на стенах, как выносили охапки бумаг из комнат мистера Паунси, а потом вытащили и самого стюарда. Портьеры и гобелены, спрятать которые не успели, полетели в огромный костер — черный шрам от него до сих пор оставался на лужайке. Потом их женщины скатили с телеги колоду, всю в бурых потеках, и полковник разбойничьего войска выволок Яппа из церкви.

Жуткая эта картина горела огнем в мозгу Симеона. Когда руку Яппа заковали в железный наручник, прибитый к испятнанной кровью плахе, бедняга обмочился — в паху у него расползлось темное пятно. Сверкая безумными голубыми глазами, полковник провозгласил обвинительный приговор. Топор уже был занесен, когда сквозь толпу пробилась леди Лукреция…

Резкий треск, донесшийся из-за деревьев внизу, вывел Симеона из задумчивости. В усадьбу Бакленд и днем-то мало кто наведывался, а уж перед рассветом и подавно. Лиса, решил Симеон. Или барсук. Он поплотнее закутался в тонкий плащ. Но потом из леса у подножья холма показалась неясная фигура.

На восточной башне Хески перегнулся через парапет, всматриваясь в темноту.

— Ты видишь? — прошипел он.

— Вижу. — Говорил Симеон более уверенно, чем себя чувствовал.

На дороге стоял худой мужчина в длинном плаще и низко нахлобученной шляпе с обвислыми полями. Чуть погодя он двинулся вверх по склону, к воротам. Кивком позвав Хески, Симеон быстро спустился по ступенькам, и они с товарищем встали плечом к плечу под закопченной каменной аркой.

— Чего ему нужно? — прошептал Хески.

— Откуда мне знать? — откликнулся Симеон, тоже шепотом.

После битвы при Нейзби несколько недель кряду группы оборванных солдат брели по гуртовым дорогам, возвращаясь домой. Но последние из них прошли здесь месяцы назад. В усадьбу до сих пор приходили немногочисленные нищие в надежде получить хлебное подаяние на приемном дворе. Но хлебные лари пустовали еще с первой зимы. Может, дезертир из ополченцев, подумал Симеон. Однако темная фигура шагала к воротам весьма целеустремленно.

— Сабли у него вроде нет, — с надеждой пробормотал Хески. — Ты видишь саблю?

Симеон отрицательно покачал головой и оглянулся на темную громаду дома. Все оставшиеся слуги спали там, скорчившись на соломенных тюфяках. В надворных постройках теперь никто не ночевал: ни Диггори в голубятне, ни служанки в маслодельне, ни даже Барни Керл в хозяйственном дворе. Один только Цапля остался в своем сарайчике у прудов, с улыбкой помотав головой в ответ на настойчивое предложение мистера Банса перебраться в дом.