Смерть - дело одинокое - Рэй Брэдбери

На том конце провода с шумом вздохнули, втянули в легкиевоздух, и наступила долгая пауза — там ждали.

— Да?

Будто мне выстрелили в ухо, а потом в сердце.

На сей раз я узнал этот голос.

— О Боже! — прохрипел я. — Это вы. Мои словапрострелили голову ему. Он стал задыхаться, я услышал, как он с трудом перевелдыхание.

— Будьте вы прокляты! — закричал он. — Будьтевы трижды прокляты!

Он не стал вешать трубку. Он просто выпустил ее,раскалившуюся от его дыхания, из рук. Она звякнула и заплясала, будтоповешенный на веревке. Я услышал, как поспешно удаляются шаги.

Когда я вышел из своей будки, пирс был совершенно пуст. Там,где на миг блеснул свет, теперь царила темнота. Только под ногами у меня, когдая заставил себя не бежать, а идти к той телефонной будке, плясали обрывкистарой газеты. Преодолев бесконечные сто ярдов, я увидел, что трубка болтаетсяна шнуре и постукивает по холодному стеклу будки.

Я приложил трубку к уху.

И услышал, как на другом конце провода тикают моидесятидолларовые микки-маусовы часы, лежащие на полке в той будке за сто мильот меня.

Если мне повезет и я останусь жив, я спасу моего Микки.

Я повесил трубку, повернулся и окинул взглядом все этималенькие домики, закрытые игровые павильоны, ларьки, лачуги, подозревая, чтосейчас возьму и выкину какое-нибудь безумство.

И выкинул.

Я прошел около семидесяти футов и остановился перед окноммаленькой лачуги. Прислушался. Внутри кто-то был, кто-то двигался, может быть,натягивал на себя в темноте одежду, чтобы выйти на улицу. Что-то там шуршало,кто-то сердито шептал, вроде совещался сам с собой, где искать носки, где туфлии куда запропастился этот несчастный галстук. А может, это волны под пирсомнашептывали свои выдумки, все равно их никто не мог проверить.

Бормотание стихло. Видно, он почуял, что я стою под дверью.Послышались шаги. Я неловко отпрянул назад, сообразив, что в руках у меняничего нет. Даже тростью Генри я не вооружился. Дверь яростным рывком отворили.Я смотрел во все глаза.

И, как это ни дико, видел одновременно две вещи. Кучку желтых,красных и коричневых оберток от шоколадок «Кларк», «Нестле» и батончиков,лежавших в комнате в полутьме на маленьком столике. И маленького человечка,утлую тень, взиравшую на меня ничего не понимающими глазами, будто этогокарлика разбудили от сорокалетней спячки. То был А. Л. Чужак собственнойперсоной. Чужак — предсказатель по картам таро, френолог, занюханныйпсихиатришка, круглосуточный консультант-психолог, он же астролог, фрейдист,нумеролог и само воплощение Зря Прожитой Жизни, — стоял на пороге,машинально застегивая рубашку, пытаясь вглядеться в меня расширенными то ли отнаркотиков, то ли от удивления перед моей беспримерной наглостью глазами.

— Будь ты трижды проклят! — тихо проговорил онснова. И прибавил, неожиданно дрогнув губами в подобии улыбки:

— Входите.

— Нет, — прошептал я. А затем громко предложил:

— Нет уж! Выходите вы!

На этот раз ветер дул не в ту сторону, а может, именно в ту?

«Господи! — думал я, съеживаясь от страха, но сноваобретая почву под ногами. Куда же дул ветер все эти дни? Как же я мог ничего непочувствовать? Да очень просто! — опомнился я. — Ведь у меня былнасморк — целых десять дней. Нос был заложен намертво. Можно считать, носа небыло».

«Ох, Генри, — думал я, — ну и молодец же ты! Твойлюбознательный клюв всегда начеку, всегда ко всему принюхивается и подаетсигналы твоей недремлющей смекалке. Ведь это ты, умница, переходя улицу вдевять вечера, учуял однажды запах давно не стиранной рубашки и грязного белья,когда навстречу тебе прошествовала сама Смерть».

Глядя на Чужака, я чувствовал, как у меня сжимаются ноздри.Запах пота — первое свидетельство поражения. Запах мочи — запах ненависти. Чемже еще пахло от Чужака? Бутербродами с луком, нечищеными зубами, от него разиложаждой самоуничтожения. Запах двигался на меня, как штормовая туча, какнеуправляемый поток. Меня охватил вдруг такой тошнотворный ужас, будто я стоялна пустынном берегу, а передо мной вздыбилась волна в девяносто футов высотой,которая вот-вот обрушится. Во рту пересохло, меня прошиб пот.

— Входите, — еще раз неуверенно предложил Чужак.

Мне показалось, что он сейчас, как рак, вползет обратно. Ноон перехватил мой взгляд на телефонную будку прямо напротив его дома и взглядна будку в конце пирса, где еще тикал Микки-Маус, и все понял. Не успел оноткрыть рот, как я позвал:

— Генри!

В темноте шевельнулось что-то темное. Я услышал, как у Генрискрипнули башмаки, и обрадовался его спокойному, теплому голосу:

— Да?

Чужак перебегал глазами с меня на темную тень, туда, откудараздался голос. Наконец я смог выговорить:

— Подмышки?

Генри глубоко вздохнул и выдохнул:

— Подмышки! Я кивнул:

— Ты знаешь, что делать дальше.

— Слышу, как щелкает счетчик, — отозвался Генри.

Краем глаза я видел, что он двинулся прочь, остановился иподнял руку.

Чужак вздрогнул. Я тоже. Трость Генри просвистела в воздухеи со стуком упала на пирс.

— Тебе может понадобиться! — крикнул Генри.

Чужак и я уставились на упавшее перед нами оружие.

Услышав, как тронулось с места такси, я дернулся вперед,схватил трость и прижал к груди, будто с ней мне не страшны были ни ножи, ниружья.

Чужак проводил глазами удаляющиеся огоньки.

— Что за черт? Что все это значит? — спросил он.

И стоявшие за его спиной покрытые пылью Шопенгауэр и Ницше,Шпенглер и Кафка тоже недоуменно перешептывались, подперев руками свои безумныеголовы: «Что все это значит?»

— Подождите, я схожу за ботинками. — Чужак исчез.

— Только за ботинками! Больше ничего не брать! —крикнул я вслед. Он сдавленно засмеялся.

— А чем еще я могу запастись? — крикнул он,невидимый, возясь в доме.

Он высунул в дверь руки — в каждой был ботинок.

— Ножей у меня нет! Ружей тоже! — Он напялилботинки, но не зашнуровал их.

В то, что случилось в следующую секунду, поверить было никакневозможно. Тучи, нависшие над Венецией, вдруг решили раздвинуться и открылиполную луну.