В кольце твоих рук - Анна Дубчак

Его высокая, некогда статная фигура рано отяжелела, волосы заметно поседели, щеки отвисли. Походка, когда-то легкая и стремительная, сделалась неторопливой и грузной. Он величаво носил свое крупное тело с высоко поднятой головой и слегка оттопыренной нижней губой. Любому с первого взгляда становилось ясно — барин!

Маша уже и не помнила его другим. Ей трудно было представить себе влюбленного юношу, который ухаживал когда-то за ее матерью, страдал, бесновался от ревности, писал страстные письма. А ведь это было было. Письма, по крайней мере, сохранились. Маменька показывала их ей. Все было: любовь, нежность безумие. И куда только подевалось?

— Что, папенька? — робко спросила Маша.

Она побаивалась отца. Он всегда был строг с ней никогда не подпускал ближе, чем на дозволенную дистанцию.

— Что-о? Да все только об этом и говорят. Вот и Антон Викентьевич… — Он бросил фразу недосказанной.

Маша молчала. Она начала понимать, к чему он клонит. Предательский румянец разлился по щекам, в глазах защипало.

— Ну что, сударыня моя, может быть, довольно отмалчиваться? — Голос отца стал еще жестче. — Танцуешь весь вечер с каким-то светским хлыщом. Никого, кроме него, не замечаешь. Что это значит?

— Но он вовсе не хлыщ, — попробовала возразить Маша.

— Вот как! Так кто же он, позвольте спросить?

— Вадим Петрович Серебряков. Он гостит в «Дубравах». Друг Арсения.

— Превосходная рекомендация! Когда ты успела с ним познакомиться? Не помню, чтобы он бывал у нас.

Маша промолчала. Что она могла ему ответить?

— Это из каких же он Серебряковых? — продолжал Павел Петрович, будто и не рассчитывая на ответ. — Не из петербургских ли?

— Кажется.

Еле заметная тень пробежала по лицу Павла Петровича, настолько легкая, что Маша не обратила на нее внимания.

— Вот что, голубушка, — холодно отрезал отец. — Чтобы я больше ничего подобного не слышал. Ты уже, считай, невеста. Негоже так вести себя. Заруби это на носу.

Он резко развернулся и вышел.

— Но, папенька… — пролепетала Маша.

Дверь громко хлопнула за ним, и Маша осталась одна. Нестерпимый холод сжал сердце. Невеста. Как страшно прозвучало это слово в устах отца. Невеста.

Значит, няня была права. Ее сговорили за ее же спиной, даже не спросили, просто поставили перед фактом. Маша задрожала всем телом, ноги подкосились. Она бессильно опустилась в кресло.

Но это же дикость, домострой какой-то! Между тем на дворе уже девятнадцатый век. Неслыханно! Это просто не может происходить с ней.

Тихий скрип открывающейся двери, легкие шаги. Маменька. Маша повернула к ней смертельно побледневшее лицо.

— Что ты тут сидишь впотьмах, мой друг? Шла бы чай пить. На веранде уже накрыто.

— Это правда, маменька? — прошептала Маша еле слышно. — Что… что вы обещали меня Антону Викентьевичу?

— Странная ты, Маша, право! Говоришь так, будто ты какая-то вещь.

Маша резко втянула в себя воздух. Вольно или невольно, но мать облекла в слова ее мысли.

— Выходит, так. Меня же не спросили.

— Антон Викентьевич — превосходный человек. Ты за ним будешь спокойна и счастлива.

И богата, добавила про себя Маша.

— Я не люблю его, — сказала она вслух.

— Дорогая моя, что ты можешь знать о любви? — рассудительно сказала мать. — Поверь мне, не в ней счастье.

— А в чем?

— Счастье — это надежность и покой. Антон Викентьевич…

Маша нетерпеливо махнула рукой.

— То ли вы мне говорили, маменька, когда рассказывали о себе и о папеньке!

— Ты тоже его полюбишь. Дай только срок.

— Не бывать этому! Он мне противен.

— Маша!

Губы матери вытянулись, отчего она стала похожа на резонерствующую гусыню. И отчего она раньше этого не замечала?

— Не станешь же ты перечить отцу? Кроме того, ты же знаешь…

Она не договорила. Маша спрятала лицо в ладони, чтобы мать, не дай Бог, не увидела его.

Деньги. Всему виной деньги. Имение в упадке, средств хватает только, чтобы кое-как подлатать дыры. Состояние Трегубовича дает шанс спасти положение. Но какой ценой?

Меня продают, подумала Маша. Как на базаре. Но я…

— Но я же живая! — простонала Маша. — Меня нельзя продать.

— Какие возмутительные глупости! — вскричала мать, округлив глаза. — Подумать только! И отчего я должна все это слушать?

Маша встала, выпрямившись во весь рост. Губы ее трепетали.

— Вы правы, маменька. Вы этого вовсе не должны.

Она вышла и, поднявшись к себе, заперла за собой дверь.

Утро застало ее в дороге. Резвый бег Звездочки, как всегда, попадал в такт ее мыслям. Но жемчужная даль, открывавшаяся ее взору, не трогала ее сердце. Кудрявые купы деревьев, изумрудные квадраты полей, извилистые берега неторопливой речки не привлекали ее взгляда. Твердой рукой направляла она Звездочку в ей одной известное место.

Маленький охотничий домик на краю владений Хомяковых, надежно скрытый буйной растительностью от посторонних глаз, уже однажды служил местом их свидания. Туда и скакала сейчас Маша, почему-то надеясь встретить там Вадима.

Бессонная ночь не принесла облегчения, но, кажется, кое-что прояснила. По крайней мере, Маше хотелось так думать. Если все дело в деньгах, то какая разница родителям, кто именно оплатит их счета?

Вадим, судя по всему, далеко не беден, хотя, конечно, не так богат, как Трегубович. Если она будет достаточно тверда, а твердости ей не занимать, то ей удастся уговорить родителей.

Еще издалека она увидела лоснящуюся холку Цезаря, любимого коня Вадима. Соскочив со Звездочки, она набросила поводья на столбик у крыльца и, замирая сердцем, распахнула дверь.

Вадим стремительно обернулся на звук шагов и замер, завороженно глядя на нее. Ее тонкая фигурка в дверном проеме, залитая утренним солнцем, была точно статуэтка, выполненная вдохновенным резцом мастера.

— Вы! — задохнувшись, вымолвил он. — Вы!

Они шагнули друг к другу. Вадим взял ее руки и припал к ним губами.

— Я не ждал вас, — проговорил он наконец, отрываясь от ее рук. — И так ждал! Мне так много нужно сказать вам.

Он усадил ее в кресло и опустился на пол подле ее ног. Чтобы скрыть охватившее ее волнение, Маша принялась стаскивать перчатки. Вадим взялся помогать ей, поминутно целуя каждый дюйм открывающейся его нетерпеливому взору нежной белой кожи.

— На балу я не осмелился говорить с вами об этом. Слишком много было вокруг любопытных глаз и ушей. Последние дни перевернули всю мою жизнь. Я и мечтать не мог о подобном, даже в самых отчаянных снах. Я люблю вас, Маша, и прошу стать моей женой. Я не тороплю вас, но знайте, что одним своим словом вы можете составить счастье или несчастье целой жизни.