Хэлло, дорогая - Снежинская

в подвал и запер дверь. Затем разделся, оставшись в нательной майке и клетчатой рубашке. Я до сих пор помню запах его пота и тела. Помню, каким огромным он смотрелся на нашей небольшой кухне, и не могла поверить в случившееся. Норма больше не было, а этот ублюдок ел моё картофельное пюре, сидя на его месте.

Он велел, чтобы я ела то же самое рядом с ним. Может быть, боялся, что я отравлю его. У меня была такая мысль, но я была слишком шокирована, испугана, слишком перенервничала — а потом он заставлял меня есть из своей тарелки. После ужина мы немного посмотрели телевизор в гостиной. На ковре остались следы крови, натёкшей у Норма из головы. Я спросила у него, могу ли прибраться — потому что кровь, если засохнет, ничем не ототрёшь. Он тогда сидел на диване, облапив меня за плечо, и заставил прижаться к себе. Когда я так сказала, поглядел искоса, хмыкнул и разрешил принести воду, щётку, порошок, и с огромным удовольствием смотрел, как я ползаю у него под ногами, пытаясь спасти ковёр от крови, оставшейся от моего мёртвого мужа.

Наступила ночь, он велел отвести его в спальню. Он осмотрел каждый уголок дома, спросил, почему одна комната пустует. Я ответила, что мы с Норманом хотели ребёночка, и расплакалась. Он тогда снова хмыкнул, но ничего не сказал. Ночью, в нашей постели, он сделал со мной это ещё дважды.

Я хотела сбежать. Когда он, выжатый досуха, устало уснул, подмяв меня под свою тяжеленную руку, я кое-как выскользнула и покралась к двери, но он тут же открыл глаза и спросил, какого чёрта я делаю. Клайв — вот так его звали, я тебе уже говорила — был невероятно чутким. Он только казался огромным и недалёким, но в нём жил настоящий хищник. Он жил инстинктами — и прекрасно чуял всё, что я задумала, предупреждая каждый мой шаг.

Я боялась даже вздохнуть лишний раз при нём. А он себя чувствовал ну прямо как дома.

Каждый день я вставала и ложилась, как в последний раз. Каждый день он брал меня силой, и ему нравилось, что я не сопротивлялась — я боялась, потому что он убил бы меня. Даже если бы я вооружилась ножом и попыталась во время этого пырнуть его, не думаю, что это помогло бы и я осталась бы жива. У него была мускулатура тяжело работающего человека, и чтобы завалить его, полицейским, как я узнала после, понадобилось четырнадцать выстрелов в упор. Что говорить обо мне.

Буря длилась четыре дня. Все четыре дня я была его заложницей. Он ходил по моему дому, ел мою еду, пользовался моим телом и копил силы. Когда он это делал, то помногу кончал внутрь, но я не боялась. У меня не было беременностей после того аборта, и всё, что меня волновало — выживу я или нет. После близости он был разговорчив и любил, чтобы я легла ему на плечо или на грудь и слушала всё, что он скажет. Так и было. Он говорил, что чертовски устал, что не рождён для того, чтобы бегать от легавых, но никуда не деться — ему пришлось это сделать, иначе никак. И говорил, что мне даже повезло, потому что прожить четыре дня с ним — это лучше, чем прожить всю жизнь с таким сопляком и ублюдком, как Норм. Так он выражался. И что он, если повезёт, сделает мне какой-нибудь подарок на Рождество, потому что я ему помогла. Крепко помогла. Я не помнила даже себя в такие моменты от страха и от всего, что было у меня на душе. Но тогда я расплакалась, и что удивительно, Констанс, этот страшный человек меня утешал. У него были огромные руки, мозолистые, с грубыми пальцами. Он как мог нежно взял в них моё лицо и что-то говорил, пока я не успокоилась. Я плакала, потому что боялась, что он меня убьёт, и потому, что моя жизнь изменилась навсегда. В ту ночь он сделал это со мной в последний раз, но долго. Затем притянул к себе и сказал, что, если я донесу об этом копам, они обвинят меня в соучастии двойному убийству, и что лучше бы мне держать рот на замке. А если я буду молчать, он вернётся, и у меня всё будет хорошо. Даже лучше прежнего.

Так он сказал, а потом ушёл той же ночью, когда я спала. Я даже не почувствовала, как он вывернулся из моих рук и исчез. Всё, что оставил после себя — крест, который носил на шее. Вложил мне в руку, может быть, на память. Я думала сначала выкинуть, но не смогла. Я его долго прятала в сумочке. Честно сказать, не знаю, почему, но долгие годы боялась с ним расстаться, даже когда Клайва давно не стало. Потом полезла однажды в кармашек и поняла, что его нет: наверное, выронила, когда полезла за кошельком или платком. Ну да было уже поздно. Я его потеряла.

5

Я сделала так, как велел Клайв. Он и правда казался несообразительным громилой, но в нём было с горсткой дьявольской хитрости. Он узнал у меня, когда я была разговорчива одной ночью, что мы с Норманом должны были поехать в домик моей матери в Хэмпстеде и устроить там всё на Рождество, но не стали: поднялась непогода, а домик был почти в глуши. Сейчас-то он уже нам не принадлежит, Тереза давно его продала, я не препятствовала. Но на следующий день, когда Клайв исчез, я послушалась его, потому что не хотела стать соучастницей двойного убийства, хотя и пальцем никого не тронула. Он здорово меня тогда напугал, понимаешь. Да и больше чем полицейских я боялась соседей, которые зададутся вопросом, почему погибли мужчины, а я — нет. Почему убийца пощадил меня. И главное — почему я сразу не вызвала полицию, а пробыла в доме с трупами несколько дней.

И вот я тем же утром завела машину Норма — она стояла в гараже, по счастью, и никто из соседей её не видел — и очень тихо уехала. До того я убралась дома, уничтожив все следы своего пребывания. Мне тогда помог Господь выбраться из заснеженного города, не иначе. Увязни я в сугробе, и это был бы конец. Но я добралась до материнского загородного коттеджа и быстро навела порядок. Соседи жили далеко от нас: в то время