Ересь - С. Дж Пэррис

Мне бы очень хотелось выяснить, что помимо книг связывало его с Годвином и Ковердейлом, но под неприязненным взглядом Бернарда задавать вопросы было невозможно.

— Вот душераздирающее зрелище, доктор Бруно, — сказал Дженкс, взял с ближайшей скамьи небольшой том и дал мне.

Это оказался маленький часослов, изданный во французском вкусе начала века, несомненно дорогая вещь. На первых же страницах я обнаружил яркие иллюстрации; каждая по периметру была украшена искусным растительным орнаментом.

— Смотрите. — Дженкс забрал у меня книгу из рук и открыл в том месте, где текст и рисунок на противоположной странице были варварски изуродованы.

Очевидно было, что их пытались вырезать тупым ножом, даже, скорее, выдрать из книги. Иллюстрация мало пострадала, можно было разглядеть коленопреклоненного Фому Бекета, которого четверо рыцарей убивали перед алтарем; но лицо мученика было вырезано, а молитва полностью стерта.

— Отвратительно! — сказал Дженкс. — Король Генрих издал свой эдикт полвека тому назад, но мне в руки все еще попадают такие изуродованные книги, с вырезанными ликами и стертыми молитвами. Если я сумею восстановить эту бедняжку, за нее дадут хорошую цену во Франции. Это славная французская работа, сами видите. Смерть Христова! Ненавижу, когда книги так вот уродуют по приказу короля-еретика, отца такой же еретички, как он сам, да еще и бастарда к тому же! — Он хищно оскалился, выставив напоказ почти черные зубы, при этом нежно поглаживая книгу своими длинными белыми пальцами, как будто утешая. Признаться, такая чувствительность не сделала Дженкса привлекательнее в моих глазах.

— Вы донесете о моих мятежных словах, доктор Бруно? — Он растянул тонкие губы в улыбке, не сводя с меня глаз. — Впрочем, второй раз уши мне все равно не отрежут.

— Я никогда ни на кого не доношу, кто бы что ни говорил, — спокойно отвечал я, глядя ему прямо в глаза и давая понять, что не боюсь его. — Я приехал в вашу страну, чтобы свободно говорить и писать, что думаю, и полагаю, что на такую же свободу здесь имеет право каждый гражданин.

— Писать свободно — о чем? — Бернард отлепился от стены у камина, расцепил сложенные на груди руки, и его белесые глаза уставились на меня.

— Обо всем, о чем пожелаю, — ответил я, обернувшись к нему. — Так я понимаю свободу.

Дженкс бережно положил часослов на верстак, заваленный инструментами, потребными для переплетных и реставрационных работ. Я следил за тем, как он аккуратно раскладывает свои инструменты, и мне вдруг пришло в голову: а горло-то вполне можно перерезать не бритвой, а острым переплетным ножом.

— Много ли книг вы отправляете на континент? — спросил я, указывая на часослов и стараясь говорить как можно небрежнее.

Однако от внимания Дженкса, видимо, ничто не ускользало: он быстро глянул на меня, потом снова на доктора Бернарда.

— Порой в руки мне попадают книги, за которые в этой стране человек может угодить в тюрьму, а то и куда-нибудь похуже, — отвечал он задумчиво. — Для таких книг я нахожу покупателей за морем. Но, по правде говоря, у меня нет недостатка в клиентах из Оксфорда и Лондона — людей вроде вас, которые не признают запрета на чтение книг, поскольку считают, что Господь дал нам разум и способность мыслить, чтобы самим оценивать прочитанное. Такие люди готовы рисковать ради знания. — Коротко усмехнувшись, он в очередной раз обменялся взглядом с Бернардом. — Доктор Бернард сообщил мне, Бруно, что вы интересуетесь редкими книгами, особенно такими, которые считаются безвозвратно утраченными.

Бернард как прилепился к стене у огня, так и стоял там неподвижно, лишь слегка усмехаясь. Понятно, подумал я, ведь Бернард был библиотекарем в колледже Линкольна во время великой чистки оксфордских хранилищ, когда власть пыталась истребить еретические книги — точно так же, как пытался это сделать мой настоятель в Сан-Доменико.

— Вижу, вы хотите что-то спросить, доктор Бруно, — усмехнулся Дженкс.

— Книги, изъятые из университетских библиотек, тоже попадали вам в руки?

— Многие. — Дженкс снова посмотрел на Бернарда, потом склонился над своим верстаком. — Многие библиотекари сами сжигали еретические тексты в угоду инспекторам, но те, кто понимал их ценность, отдавали мне, чтобы они не пропали для потомства.

Я тоже взглянул на Бернарда; тот оставался неподвижен.

— А то, что было изъято из Линкольна в пору большой чистки, тоже попало к вам?

— Я помню каждую книгу, прошедшую через мои руки, доктор Бруно. Вижу, вы сомневаетесь, однако, уверяю вас, это не похвальба. И когда я говорил синьору Флорио, что могу добыть любую книгу за соответствующую цену, это опять-таки было правдой. — Взгляд его со странным голодным блеском устремился к кошельку на моем поясе, а я поспешил прикрыть его рукой — как человек, оказавшись вдруг голым, в растерянности прикрывает промежность. — Вы имели в виду какую-нибудь конкретную книгу?

Этот человек будто играл со мной. Его постоянные намеки на деньги начинали беспокоить меня. Я ругал себя за то, что так легкомысленно выставлял на всеобщее обозрение кошелек Уолсингема и позволил этому типу запереть меня в своем магазине. Теперь, если он вздумает ограбить меня, придется драться. Я взглянул на верстак, прикидывая, успею ли при необходимости схватить один из ножей. Дженкс словно прочитал мои мысли — взял маленький ножик с серебряной рукоятью и принялся вычищать грязь из-под ногтей.

— Здесь вы можете говорить откровенно, Бруно. Вам меня не напугать, сколь бы опасной ни была интересующая вас книга с точки зрения государства или Церкви — не важно, какой именно Церкви.

— Значит, по вашему мнению, ереси не существует? — спросил я, не сводя глаз с ножа в его руке.

— Вы меня неправильно поняли. — Дженкс шагнул ко мне, и я невольно попятился: в его прозрачных глазах мне почудилась угроза. — Для меня ересь безусловно существует. Существует истинная Вера и Церковь, которую основал Сын Божий и утвердил на Петре-камне, но существует и кощунственная мерзость, основанная жирным распутным калекой, который не умел держать петушка в штанах и оставил королевство в наследство своему поганому отродью. Я полагаю, ни одну книгу не следует прятать от человека, обладающего умом и могущего постичь истину. Полагаю, Бруно, я знаю, где истина. Но знаете ли это вы, вот в чем дело.

— Этого вопроса я не понимаю, — ответил я, напрягшись.

— Понимаете, — возразил он.

Голос книготорговца звучал приятно, даже весело, но в глазах была сталь; он как-то незаметно перемещался, преграждая мне путь к выходу. Меня прошиб пот, хотя перед этим я до костей промерз в мокрой одежде. Оглянулся на Бернарда — тот стоял себе у камина, словно происходящее в комнате не имело к нему ни малейшего отношения. Окутанный длинной черной мантией, с тощей шеей и дряблой кожей, он смахивал на старого стервятника, которому не терпелось поживиться падалью.

— Я хочу знать, на чьей вы стороне, доктор Бруно, — продолжал Дженкс.