Ересь - С. Дж Пэррис

Мы спустились по трем каменным ступеням и оказались в комнате с низким потолком; темные балки придавали ей гостеприимный, уютный вид. Вымощенный камнем пол был устлан тростником, который сразу же пропитался водой, стекавшей с нашей одежды. Мы с Флорио, оба невысокого роста, стояли прямо, но высокому Дженксу приходилось сутулиться и наклонять голову; тем самым он невольно принял почтительную позу.

В комнате было сумрачно; дневной свет едва пробивался сквозь грязные зарешеченные окна; не могли разогнать мрак и свечи, горевшие на стенах за прилавком, который располагался напротив двери. А свечи, кстати, были восковые и не воняли дешевым салом, не то что те, которые мне выдали в колледже.

Впервые в Оксфорде я вдохнул давно забытый аромат — книг, свежей переплетной кожи, бумаги, тонкий запах старого пергамента и чернил — восхитительную смесь запахов, заставившую меня с внезапной болью вспомнить скрипторий в Сан-Доменико Маджоре, где прошло столько дней и лет моей юности.

По стенам магазинчика от пола до потолка тянулись резные деревянные стеллажи; переплетенные в разноцветную кожу тома были расставлены на них по высоте обрезом наружу; в мерцающем пламени свечей блестели медные застежки.

Дженкс подошел к скамье, на которой были разложены всевозможные образцы переплетов, от старинных досок, обтянутых телячьей кожей, — между ними пергамен не съеживается и не идет складками — до новейших парижских переплетов из проклеенного картона для легких, отпечатанных на бумаге книг. Эти не скрепляли медной застежкой, но попросту перевязывали ленточкой или веревкой. Как и в библиотеке Линкольна, здесь книги тоже прикреплены медной цепью к длинному стержню.

За скамьей, против входной двери, видна была другая дверь, ведшая в более просторное, однако столь же скудно освещенное помещение; насколько я мог разглядеть, это была мастерская. Мне показалось, будто краем глаза я подметил там какое-то движение; должно быть, подумал я, трудятся ученики Дженкса.

— Синьор Филиппо Нолано, если не ошибаюсь? — оскалился в кошачьей ухмылке Дженкс и протянул неожиданно узкую, аристократическую ладонь; я пожал ее без особого воодушевления, отметив при этом, что Флорио так и впился в меня взглядом. — Я все думал, когда же мы вас тут увидим, после того как вы шли за мной от самого «Колеса Катерины».

— Я… то есть… — Я не мог сразу сообразить, как парировать этот неожиданный выпад; взгляд Флорио буквально прожигал дыру в моей щеке.

Дженкс слегка махнул рукой:

— Ну ладно. Однако я заметил, синьор Нолано, что наш друг синьор Флорио удивился, услышав, как я обращаюсь к вам. Вероятно, он знает вас под другим именем? — И он насмешливо изогнул одну бровь, давая понять, что ждет ответа.

Говорил он как-то странно, почти не шевеля губами, и от этого мне казалось, что в каждой его фразе содержится какой-то намек. Я посмотрел ему прямо в глаза, стараясь справиться с растерянностью: мало того что я находился, так сказать, на его территории, оказывается, пока я воображал, будто слежу за подозреваемым, подозреваемый сам досконально выяснил мою подноготную.

— Много лет я путешествовал в тех местах, где мне было опасно именоваться подлинным своим именем, — ответил я, выпрямляясь и пытаясь сохранить достоинство. — Это превратилось в привычку, когда я среди чужих, только и всего.

Дженкс усмехнулся.

— На что только не пойдешь, чтобы укрыться от инквизиции, доктор Бруно!

Я неопределенно кивнул, не желая обнаруживать своего удивления. Флорио недоуменно хмурился.

— Надеюсь, чужими людьми мы будем оставаться недолго. Но даже в нашем славном и свободном королевстве есть такие места, где следует проявлять осторожность. Интересно было бы узнать, что привело вас в «Колесо Катерины»?

Я равнодушно пожал плечами:

— Проголодался. Увидел вывеску и зашел поесть горяченького.

Дженкс запрокинул голову и громко расхохотался, выставляя напоказ кривые зубы.

— Ну, думаю, вы быстро поняли, что не туда забрели. Хотя не очень-то учтиво было с вашей стороны сказать юному Хамфри, что такой пищей вы не угостили бы и собаку! — Смех оборвался так же внезапно, как начался, и в комнате повисло тревожное молчание.

— Вы знаете итальянский?

— Я говорю на семи языках, доктор Бруно, хотя по мне этого и не скажешь. Внешность у меня не слишком-то академическая, согласен. Но вы же не станете судить человека по лицу, вы же и сами из тех, кого с первого взгляда не разгадаешь. Слыхали, что говорят про меня в Оксфорде?

— Не слыхал! — отрезал я. Этот тип, похоже, наслаждался своей дурной славой. Но я не собирался подыгрывать ему и с удовлетворением отметил, что мой ответ несколько его обескуражил.

— Меня именуют учеником дьявола, Бруно, — сообщил он мне с полуулыбкой, раздвинувшей тонкие губы. — Обо мне песенки сочиняют, запугивают мною детей. Говорят, я с помощью колдовства убил три сотни человек. Что вы на это скажете?

— Скажу, что тюремная лихорадка может распространяться очень быстро, — холодно отвечал я.

— И вы безусловно правы. Однако почему же я сам не заболел?

— Здоровы как бык, очевидно, — парировал я, непроизвольно косясь на те места, где полагалось бы расти его ушам. — Вы такой же колдун, как я или вон Флорио.

— Колдун, как вы? — Дженкс вытаращился на меня и вновь расхохотался. — Славный у вас приятель, синьор Флорио, с ним и клоунов не надо, — снисходительно прибавил он.

Флорио совсем растерялся. Он чувствовал, что мы с Дженксом ведем какую-то непонятную ему игру.

— Прибыл мой Монтень, мастер Дженкс? — коротко осведомился он. — Хотелось бы получить его. Или я напрасно вышел в столь скверную погоду?

— Да уж, скверная погодка, прямо-таки поганая, — подхватил Дженкс, одаряя меня загадочной улыбкой. — Два тома прибыли морем еще в конце прошлой недели, дорогой мой Флорио, и даже в эту апокалиптическую погоду сумели в субботу доехать из Плимута до Оксфорда. Никто не может сказать, будто я подвожу тех, кто мне доверяет. Подождите минуточку, я найду ваши книги. — Он вновь коротко поклонился и, не поднимая головы, нырнул в заднюю дверь, в свою мастерскую.

Флорио обернулся ко мне.

— Прошу вас, дайте мне клятву молчать, Бруно, — прошептал он, притрагиваясь к моему рукаву.

Широко раскрытые глаза смотрели серьезно, даже умоляюще. Я кивнул, затаив дыхание, ожидая, что он скажет, наконец, что-то о той записке: ведь нас прервали посреди столь занимательного разговора.

— Я решил посвятить себя огромному, поистине грандиозному труду, который сохранит для потомства мое имя рядом с именем великого просветителя, чьему гению я всегда буду смиренно поклоняться. Это куда важнее, чем дурацкое собрание пословиц. — Он покрепче ухватил меня за рукав, глаза его сияли. — Я собираюсь перевести «Опыты» Мишеля де Монтеня для английских читателей!