Виват император! - Роман Злотников

— …кончилась. Новый президент России определился уже в первом туре. Мне помнится, что, когда такой результат был получен в предыдущий раз, десятилетка тогдашнего нового президента оказалось вполне успешной. — Обозреватель замолчал, камера переключилась, показав лицо гостя студии во весь экран. Ярославичев несколько секунд мастерски держал паузу, затем заговорил с некой тревожной задумчивостью:

— Ну, я бы не был настроен так оптимистично. Во всяком случае, рейтинга Бориса Ельцина в тот момент, когда он занял пост лидера России, пока еще не достиг ни один из следовавших за ним политиков. И он, как вы помните, тоже сумел избраться на второй срок. — Его Высочество (это обращение, обычно применяемое только к коронованным особам, по отношению к Ярославичеву стало уже таким привычным, что сегодня его автоматически называли так даже японские и британские журналисты) мгновение помолчал. — Понимаете, по моему мнению, демократия как форма организации высшей власти в государстве пока НИКАК не доказала своего преимущества. Даже как препятствие для захвата власти дураками и подонками. А тем, кто воспринимает знаменитую фразу Черчилля, что демократия-де полное дерьмо, но ничего лучше пока не придумано, как истину в последней инстанции, я советую вспомнить, что это произнес человек, который всю свою жизнь был высокопоставленным британским бюрократом. САМЫМ высокопоставленным бюрократом, не постеснявшимся ради того, чтобы удержаться наверху, дважды сменить политическую партию, по существу предав друзей и соратников. Я не знаю, сумел бы он так подняться в условиях всевластия монарха.

Вероятно, да. Ведь история знает немало примеров возвышения талантливых простолюдинов, от Бирбала до Алексашки Меншикова, и при абсолютной монархии. Но к предателям монархи относились не в пример суровее. Так что в этом случае урожденный герцог Мальборо, скорее всего, прожил бы жизнь более приличным человеком и, вполне возможно, одарил бы потомков не менее сакраментальной фразой по поводу абсолютизма. Поскольку более яростного сторонника британской МОНАРХИИ, чем лорд Черчилль, стоит еще поискать. — Улыбка на лице гостя студии стала горестной, как будто он сочувствовал невезучему Уинстону. — И столь высокий результат меня отнюдь не обнадеживает, — продолжал он. — Вполне может оказаться, что наш нынешний высокочтимый президент — не менее дутая фигура, чем многие из тех, за кого мы голосовали в недалеком прошлом. И тогда большие ожидания, выразившиеся в столь высоком проценте отданных за него голосов, кончатся очередным грандиозным провалом. — Ярославичев развел руками. — Увы, всем, кто считает демократию панацеей, могу посоветовать вспомнить, как НАЧИНАЕТСЯ фраза Черчилля.

Лубынин надавил на кнопку «ленивчика», вырубая звук, и откинулся на спинку кресла. Сердце колотилось, но не от того, что Лубынин услышал. Он внезапно понял, КТО та самая загадочная личность, что столь виртуозно играла за него на предвыборном поле. И чем это может грозить им с Громовым, а вернее, лично ему. Ну кто может принимать в расчет придурка Громового?..

— …вы же добрые люди!.. Я жить хочу!!

На экране телевизора молодой парнишка в голубой футболке, камуфляжных брюках и шлепанцах на босу ногу, давясь слезами, бился в руках похохатывающего бородача в разгрузочном жилете и с обнаженным кинжалом в руке. Тот лениво пнул его ногой и, повалив на живот, схватил за волосы и вздернул голову вверх.

— Конечно… добряши, — хохотнул бородач, а затем, примерившись, воткнул кинжал в шею мальчишки и начал сноровисто перепиливать ему горло. Мальчишка завизжал, забился, но в следующий миг его визг оборвался, превратившись в шипение воздуха, выходящее из перерезанной трахеи. Бородач сделал еще пару движений кинжалом, и его лезвие уперлось в позвоночник с противоположной стороны шеи. Бородач, улыбаясь, разогнулся и приветственно помахал в объектив окровавленным кинжалом. Камера сдвинулась, охватывая панораму. Слева лежало еще несколько тел с перерезанными глотками. Камера наехала на ближнее. Этот мальчишка был в тех же шлепанцах на босу ногу, но по пояс голый. Он лежал на животе, и если бы не фонтанчик крови, вспухающий при каждом выдохе над его правым плечом, разрез, почти отделивший голову от его тела, можно было бы принять просто за глубокую царапину. Еще один лежал лицом к камере и все время пытался поднять голову, отчего края разреза расходились и хлопали друг о друга, будто огромный окровавленный причмокивающий рот. А его голова, мгновение покачавшись на лишенном поддержки мышц позвоночном столбе, тут же сваливалась то направо, то налево…

Еще пара минут, и запись кончилась. Ярославичев надавил на кнопку пульта, отключая видеомагнитофон, и повернулся к молодому подполковнику, сидевшему в соседнем кресле. Тот медленно повернул голову к собеседнику:

— Я видел эту запись, Ваше Высочество.

Ярославичев кивнул:

— И как ты это оцениваешь, Миша?

Казаков пожал плечами:

— Тут нет никакой загадки. Эти ребятки были захвачены абсолютно спокойно. Они, как видно, сразу «поняли жизнь». Сидели на своем блок-посту и наслаждались кавказской природой. С местными договорились, имея за это приработок сверх «боевых» и собираясь вернуться из Чечни и, скажем, купить себе по квартире. Местные им уши прожужжали про то, как они сами ненавидят боевиков и как их тейп с ними люто воюет. Водочки ребятам подкидывали, местная пацанва рядышком вертелась, девушки шли мимо — улыбались… Короче: «Какая война, командир? Не хер нам тут баки забивать и эту тяжесть на плечи навешивать». — Он кивнул в сторону потухшего экрана. — Видите — все в тапочках, футболочках, курорт… И тут — «чехи», настоящие, с оружием, направили автомат и, вот так же, похохатывая, сказали: «Бросай оружие, парень, побудешь заложником, а потом мы тебя на кого-нибудь обменяем». А наше телевидение очень многое сделало для того, чтобы у таких вот сопляков сложилось впечатление, что чеченцы рано или поздно обменивают или даже просто отпускают ВСЕХ заложников. Ну мама там приедет — поплачет, или родичи квартиру продадут и заплатят… А ствол, вот он, и дядька хоть на вид такой добрый и веселый, но на курок нажмет не задумываясь. И ребятки решили не рисковать своими жизнями и не злить… добреньких чеченцев.

Ярославичев коротко кивнул:

— Я понял, но я не об этом, Миша. Тебе не кажется, что все это было сделано как-то демонстративно?

Казаков мотнул головой:

— Нет. Я видел уйму схожих записей. Пусть там не перерезали глотки живым пленникам, но и того, что они над ними вытворяют, хватит, чтобы закалить любую психику. Если бы все эти записи показали по телевидению, то две трети начали бы просто блевать у своих телевизоров…

— А остальные?

Казаков скривился:

— А остальные… по-разному. Одни просто взяли бы топор и, выйдя на улицу, зарубили первого попавшегося кавказца, похожего на чеченца, а другие сели бы на машину, добрались до окраины ближайшего чеченского села, а там просто вскинули бы автомат и пошли молотить, пока не кончились патроны. А поскольку чеченцев всего-то около миллиона, то цели кончились бы достаточно быстро.

В кабинете на некоторое время воцарилась тишина, потом Казаков спросил: