Кинжал Клеопатры - Кэрол Лоуренс

изменений в статью Элизабет, так что она смогла закончить ее к двум часам. У нее осталось достаточно времени, чтобы добраться до дома родителей на Пятой авеню. Поскольку в тот день у ее отца не было дел, которые нужно было рассматривать, ее мать перенесла семейный воскресный ужин на понедельник. Элизабет подозревала, что у Катарины были какие-то свои планы, но она была рада, что ее, по-видимому, простили за вчерашнее отсутствие на ужине. К тому времени, как она ушла из «Геральд», о Фредди никто ничего не слышал, поэтому она попросила Фергюсона телеграфировать ей, как только появятся новости.

Поскольку было еще рано, она заскочила к себе домой переодеться, надев светло-голубое платье с темно-синей отделкой и короткий жакет в тон. Ее волосы были в полном беспорядке, торчали во все стороны из-за сырой погоды, но ей удалось укротить их с помощью обильного применения бандолина, смешанного с розовой водой.

Когда она приехала в особняк на Пятой авеню, в фойе ее встретил аромат жареной баранины и пастернака. Мать встретила ее в дверях – к большому облегчению Элизабет, у Норы был выходной. Она знала, что Катарине хотелось бы иметь больше слуг, чем позволял ее отец, но он считал, что четверых вполне достаточно для того, чтобы заниматься небольшим хозяйством, где их было всего двое. Помимо Норы и повара были судомойка и Финн, молодой швед, которого Катарина любила называть камердинером. Хотя на самом деле он был скорее «полезным человеком», как их называли, который носил дрова, чинил вещи и помогал с другими черными или физически тяжелыми работами. Катарина иногда заставляла его играть роль дворецкого и открывать дверь, когда Нора была недоступна, но, поскольку сегодня гостьей была только Элизабет, она снизошла до того, чтобы самой открыть входную дверь.

– Как приятно тебя видеть, – сказала Катарина, беря шляпу и зонтик. – Твой отец в своем кабинете, – добавила она, когда они прошли в переднюю гостиную. – Он скоро присоединится к нам. – Они сидели у французских окон, выходящих в ухоженный сад. На кофейном столике с мраморной столешницей стояла отделанная золотом фарфоровая тарелка с канапе, рядом с ними лежала стопка вышитых льняных салфеток для коктейлей. Ее мать взяла тарелку и предложила Элизабет канапе. – Креветки и икра – твои любимые. Пожалуйста, возьми их. Ты выглядишь похудевшей.

– Я очень хорошо питаюсь, спасибо, – сказала Элизабет, когда ее отец вошел в комнату.

Каждый раз при виде его у нее поднималось настроение. Он пересек комнату в три шага на своих длинных ногах, и на его лице появилась та же милая, неуклюжая улыбка, которую она знала всю свою жизнь. Его неловкость была настолько же милой, насколько самообладание ее матери могло быть пугающим.

– Привет, дорогая Лиззи, – сказал он, целуя ее в щеку, его борода колола лицо. Дыхание у него было мятным. От усов исходил слабый аромат трубочного табака. Она взглянула на мать, зная, что та этого не одобрит – Катарина была категорически против курения в любом виде. – А теперь, как насчет Белого Льва? – сказал он, потирая руки – жест, предназначенный для того, чтобы вовлечь других в то, что его взволновало.

– Почему бы и нет? – сказала Элизабет. Этот напиток был одним из его фирменных блюд, приготовленный из белого рома, малинового сиропа, лайма и кюрасао. Она любила ромовые напитки, а коктейли были еще одной семейной традицией. Официальному приему пищи всегда предшествовали напитки и закуски. Ее отец гордился своим резным баром из красного дерева, в котором у него было много дорогих ликеров, портвейнов и бренди.

Пока он смешивал напитки, ее мать грациозно опустилась в обитое золотым атласом кресло эпохи Людовика XIV напротив нее. По ее позе Элизабет могла сказать, что ее переполняет желание поделиться какой-то информацией.

– Итак, – сказала Катарина. – Угадай, кто заходил ко мне вчера?

– Кто?

– О, попробуй угадать!

– Папа римский?

Ее мать нахмурилась.

– Будь серьезней.

– Буффало Билл.

Катарина нетерпеливо фыркнула.

– Если ты не хочешь вести себя серьезно, мне просто придется сказать тебе, – ее хорошее настроение длилось недолго. Оно приходило и уходило так же внезапно, как летняя гроза. Она наклонилась вперед, нетерпеливая, как ребенок. – Миссис Астор, – она произнесла это имя с благоговением, благочестивой молитвой, возносимой богам высокого общества.

– Это мило, – сказала Элизабет. – Ты, должно быть, довольна.

– Ты знаешь, что это значит?

– Не совсем, но я уверена, что тебе хочется рассказать это мне.

– Мы присоединились к рядам «Четырехсот».

Элизабет хотела выпалить, что ей наплевать на Асторов, организацию «Четырехсот» или что-либо еще, имеющее отношение к высшему обществу. Но, не желая портить матери девичий восторг, придержала язык.

– У меня сложилось впечатление, что миссис Астор была тобой очарована, – сказал отец Элизабет, подавая ей коктейль в бокале, украшенный свежей малиной и долькой лайма.

– Спасибо, – сказала Элизабет, делая большой глоток. Ей это понадобится, чтобы терпеть болтовню матери, когда у нее на уме будут более неотложные дела.

– Она ведь так тебе сказала? – спросил Хендрик свою жену, устраиваясь рядом с ней в массивном кресле из голландского ореха – семейной реликвии семнадцатого века. – Что она была очарована нашей дочерью?

Мать теребила салфетку для коктейля, складывая ее снова.

– Она не совсем прямо сказала это, но подразумевала.

– Ну что ж, – сказал он, поднимая свой бокал. – Выпьем за успешное вхождение ван ден Бруков в высшее общество.

– Не смейся надо мной, – сказала Катарина, надув губы, что только сделало ее еще более привлекательной.

– Моя дорогая, я бы и не мечтал об этом – сказал Хендрик, похлопывая ее по руке. – Но я действительно думаю, что ты должна отдать Лиззи должное за то, что великая леди пришла к нам.

– Конечно хочу! Жаль только, что она работает в «Геральд».

– А что в этом плохого? – спросила Элизабет.

– Это просто так… ну, довольно простая газета.

– Ты имеешь в виду «любители сенсаций».

– Ну, да. Разве ты не могла бы работать в…

– «Сан»? – спросила Элизабет, прекрасно зная, что газета пользуется популярностью у рабочего класса. Ее отец время от времени читал ее, но врожденному снобизму ее матери это не нравилось.

– Нет, я имела в виду…

– «Дейли ньюс»?

Ее мать фыркнула.

– Не будь высокомерной! Если есть что-то, чего я не могу вынести, так это…

– Сарказм?

Катарина свирепо посмотрела на нее.

– Я собиралась сказать «бесцеремонное отношение».

– Тогда где бы ты хотела, чтобы Лиззи работала? – спросил ее отец.

– Ну, может быть, «Таймс»… или «Трибюн».

Элизабет вздохнула.

– О, мама. Тебе когда-нибудь чего-нибудь бывает достаточно?

– Что ты имеешь в виду?

Элизабет потерла лоб. Острая боль пронзила ее