Врата небесные - Эрик-Эмманюэль Шмитт

и складывалось во внушительное тело с голубоватой кожей, которое избавилось от кричащих или нелепых тонов, подчеркивавших какую-то одну деталь и заглушавших целое. Потемневший Бавель превращался в большого и сильного зверя, уснувшего прямо в сердце долины, свернувшись клубком; зверя, который дышал и, возможно, даже видел сны, потому что то там, то сям проявлялась жизнь. Дворцовые постройки вырывались из темноты: в дрожащем свете факелов их стены казались подвижными, а в воде фонтанов и бассейнов трепетали неверные тени. Чуть ниже обогретые теплом светильников извилистые улочки украшали город золотым убранством: здесь ожерелье, там подвеска, здесь брошь, там браслет или диадема. Пышно наряженная, словно шлюха или принцесса, столица околдовывала меня. Как могли люди, простые люди, грубые и примитивные, задумать, а потом создать этот немыслимый пейзаж, который днем соперничал с лесами, а ночью – с небесным сводом? Этот город соперничал с небесами, он вставал на цыпочки, чтобы доказать им, что и он тоже может пронзать тьму: он усеивал звездами всю землю.

В то утро меня ошеломила парадная зала. Какой шок! Я был потрясен, все мои прежние представления рухнули, мне открывались новые ощущения. Прежде люди существовали в природе, не изменяя ее; во времена моей молодости они мастерили жилища, строили деревни – крошечные и ничтожные, они прилеплялись к земле, как ракушки к скале. Теперь же Бавель и зала Нимрода не довольствовались существующим миропорядком, они создавали новый. Тогда как мы проживали в исключительно природной вселенной, в грядущем мы будем жить в рукотворной. Сейчас я упрекал себя в том, что разбранил Гунгунума, что не похвалил его гениальность: этого выдающегося архитектора можно было сравнить с Богами и Духами, которым мы обязаны мирозданием.

Из какого-то дома доносилось пение; голос, податливый и гибкий, поднимался в ночи под аккомпанемент водяной арфы подобно дымку фимиама.

Аврам рассказал мне о своей супруге Саре, по которой томился. Уж не ощутил ли он витающий во тьме аромат чувственности? Подозревал ли, что неподалеку от нас, во дворце, Нибаба отдается Нимроду? Я рассказал ему о своем официальном вмешательстве в разрешение трудностей на стройке, но сообщить о том, что выбрал наложницу для царя, не осмелился. Аврам решительно не одобрял разнузданные нравы горожан, их страстную жажду удовольствий и неумолимую тягу к пьянству и сексу. Жители Бавеля хотели наслаждаться, ибо жизнь была коротка; а вот по мнению Аврама, мы живем не для того, чтобы ликовать, а для того, чтобы самосовершенствоваться.

И все же в ту ночь Аврам вздыхал. Он тосковал, он надеялся вскоре воссоединиться со своей драгоценной супругой; он все еще удивлялся, что сумел прельстить ее. Он был неистощим на похвалы глазам Сары, губам Сары, рукам Сары, ее тонким лодыжкам, хрупкой фигуре и безукоризненным ногам; и, по мере того как он продолжал перечисление, мое воображение рисовало мне иной образ. Чудо слов… Говоря «прекраснейшая женщина на земле», он представлял себе Сару, я же видел Нуру. Каким-то магическим образом общие, приблизительные и доступные всем слова вели каждого из нас к самому сокровенному из сокровенного.

Подобное служило различному[62].

Слушая кочевника, я его уже не слышал, я блуждал в своих воспоминаниях, представлял себе глаза Нуры, губы Нуры и руки Нуры. Ночную тьму наполняли вызванные тоской Аврама образы Нуры.

* * *

На рассвете Нимрод призвал меня во дворец.

Я следовал за его гонцом по белым улочкам. Сильный, колючий и целебный ветер прорывался между стенами, трепал пальмы, наводил в Бавеле чистоту, пока его обитатели еще дремали.

Едва я переступил порог, стражник сообщил, что царь примет меня в своих покоях.

В просторной прихожей с украшенными растительным орнаментом стенами Нимрод среди кресел и подушек беседовал со своим архитектором Гунгунумом. Когда я вошел, царь повернулся ко мне с открытой улыбкой и ясным взглядом и жестом предложил подождать, пока он закончит разговор. Я заметил, что у него свежий цвет лица и упругая кожа.

Я принялся рассматривать его. Он явно был в веселом расположении духа. Движения обнаруживали силу и прямоту, не имевшую ничего общего с его обычной манерой внезапно переходить от непреклонности к стихийности. Тело Нимрода как-то освободилось, распрямилось и приобрело другую основу, расположенную ниже точку равновесия. Между двумя фразами тиран заговорщицки подмигнул мне, и между нами установилось неожиданное сообщничество: он дал понять, что провел восхитительную ночь в обществе Нибабы. Какое облегчение! Удовлетворенный, Нимрод станет менее агрессивным, будет разнообразить поводы для наслаждения, возможно, приостановит преследования обитателей Бавеля и рабов. Я поудобнее устроился в подушках, чтобы следить за его беседой с архитектором.

Несмотря на благодушие Нимрода, им трудно было прийти к взаимопониманию. Гунгунум, как обычно, говорил глухим голосом, глотая гласные и пропуская согласные.

– Мы слишком торопимся. Мне необходимо проверить прочность. Секрет архитектуры кроется в соотношении сил. Если напряженность недостаточная, все рушится. Если напряженность чрезмерная, все рушится.

– Что? Моя Башня обрушится?

– Главное – это фундамент. Здание нуждается в прочном фундаменте. Сырой кирпич хрупок, от влажности он рассыпается, под тяжестью оседает. Разумеется, я использовал ивовые прутья. Кирпичные блоки у меня туго опоясаны хорошо переплетенными ивовыми прутьями, вроде панциря. Но ивовый прут тоже боится воды, он гниет, растягивается, и тогда… Разумеется, камни были бы лучше. Аккуратно обтесанные крупные камни. Отпала бы необходимость при подгонке класть связку из земляной смолы. Только вот у нас в Стране Кротких вод камня недостаточно. Доставлять его сложно. Мелкие камни – драгоценные – эти-то путешествуют, а крупные – нет. Как по мне, так подлинные драгоценные камни – это массивы известняка или гранита!

Под его невероятно морщинистым лбом сходились нахмуренные брови. Разочарованные глаза не смотрели царю в лицо: стоя перед Нимродом, Гунгунум говорил с самим собой, к Нимроду он не обращался.

– Я предлагал целиком возвести здание из обожженного кирпича, а не только внешние стены, но дебилы твердили, что надо спешить.

– Какие дебилы?

– Время! Требуют, чтобы монумент простоял долгое время, однако времени архитектору не дают. Ни времени, ни камней! Паршивое ремесло!

Наскучив этим диалогом глухих, Нимрод зевнул.

– Чего ты хочешь, Гунгунум?

Слушавший его вполуха Гунгунум продолжал разговор с самим собой:

– Я погряз в неопределенности. Мои испытания не приводят к выводам. Обычно они говорят сами за себя, озвучивают то, что должны сказать, они решают, я к ним прислушиваюсь. В последние недели они молчат. Я изучаю водостойкость, сопротивление нагрузке, но все колеблется, все сомневается. Испытания немы, за них вынужден говорить я. Иногда их результаты представляются мне положительными, в другие дни – отрицательными. Поди разберись в этом!

Эти