Ленин - Дмитрий Антонович Волкогонов

сути (об этом пишет и Троцкий в своих воспоминаниях «Вокруг Октября»), в ЦК выкристаллизовались три группы: противники захвата власти вооруженным путем (Зиновьев, Каменев); Ленин, исступленно требовавший начала восстания до съезда; группа членов ЦК, полагавшая, что восстание должно получить «мандат» у съезда[207]. Но Ленину вновь удалось настоять на своем, отразив в резолюции, что сроки начала восстания, «благоприятный момент», укажет ЦК.

В сохранившихся рабочих записях Ленина можно найти отрывочные фразы главного инициатора вооруженного восстания: «Мы не смеем победить – вот главный вывод из всех речей». «Зиновьев: усталость у масс несомненна». «Власть Советов заменили ЦК РСДРП». «Ногин: политическими средствами надо искать выхода, а не военными…»[208] Ленину пришлось выступать на заседании трижды. Судя по этим отдельным фразам, набросанным Лениным на клочках бумаги, лидеру большевиков было не просто отстоять курс на вооруженное восстание

Еще до заседания ЦК Петроградский Совет создал Военно‐революционный комитет (в него затем вошел Военно‐революционный центр, созданный ЦК)[209]. Но этот комитет, который возглавлял левый эсер П.Е. Лазимир, первоначально имел целью мобилизовать население Петрограда для обороны. По существу, большевики умело использовали этот легальный орган как штаб восстания. Ведь, по их мысли, они, готовя восстание, «оборонялись против контрреволюции». Комитет контролировал гарнизон Петрограда в 150 тысяч человек. Таким образом, штаб восстания, официально созданный 12 октября, был легальным. Но управляли, руководили этим органом нелегально люди из большевистского ЦК. Огромную роль в решающие дни переворота сыграл Троцкий.

Оставшиеся десять дней до восстания Ленин, судя по всему, провел с ручкой в руке, предоставив организационной работой заниматься другим. Правда, после 16 октября Ленин встречается с руководителями военной организации В.А. Антоновым‐Овсеенко, В.И. Невским, Н.И. Подвойским, заслушивая их о ходе подготовки к вооруженному выступлению, нетерпеливо требуя ускорения всей намеченной работы. А все остальное время пишет записки в ЦК, письма им же, вновь письма. Так, после заседания ЦК 16 октября Ленин написал «Письмо к товарищам» почти на двух десятках страниц, где, по сути, не говорит ничего нового, а лишь снова и снова повторяет свои старые аргументы о необходимости срочного вооруженного выступления.

В своей книге «Как большевики захватили власть» С. Мельгунов пишет, что «восстание становится для Ленина навязчивой идеей». Не случайно некоторые письма вождя, отмечает Мельгунов, рожденные «как бы в состоянии пароксизма невменяемости», ЦК постановил сжечь. «У вождей массовых движений типа Ленина, – пишет автор книги, – скорее фанатиков, чем гениальных провидцев, нет чувства исторической перспективы и какой‐либо моральной ответственности за свои действия». Истерические призывы в конце концов заражали верхи партии. «ЦК постепенно становился на рельсы ленинской политики»[210].

Находясь на конспиративной квартире, Ленин пишет два документа: «Письмо к членам партии большевиков» и «Письмо в Центральный Комитет РСДРП(б)», в которых подвергает уничтожающей критике Зиновьева и Каменева, не гнушаясь эпитетами «жульничество», «кляузная ложь», «безмерная подлость», «бесстыдство». Ленин идет далеко, требуя исключения обоих из партии, заявляя при этом, что Зиновьева и Каменева «товарищами их обоих больше не считаю…»[211].

Основанием для столь беспощадных выводов послужило выступление Каменева в газете «Новая жизнь» о его фактическом несогласии с тактикой прихода большевиков к власти. Ленин расценил этот факт как предательство, ибо одна из заповедей революционного заговора – глубокая тайна намерений и особенно сроков выступления. Но было ли неожиданностью это откровение Каменева? Ведь сам Ленин еще 16‐го на заседании Пленума ЦК заявил, что если «восстание назрело, то говорить о заговорах не приходится»[212].

Троцкий, выступая на заседании Петроградского Совета по вопросу о Военно‐революционном комитете, прямо сказал: «Нам говорят, что мы готовим штаб для захвата власти. Мы из этого не делаем тайны»[213]. Хотя в выступлениях, рассчитанных на массовую аудиторию, большевики говорили иначе. Тот же Троцкий, обращаясь 21 октября к казакам, дислоцированным в Петрограде, заявил: «Вам говорят, будто Совет собирается 22 октября устроить какое‐то восстание, сражение с вами, стрельбу на улицах, резню. Те, кто сказал вам это, – негодяи и провокаторы…»[214]

Накануне переворота до глубокой ночи заседало Временное правительство. В таком же ритме работал Петроградский Совет. Керенский обращается к Предпарламенту с призывом оказать поддержку в подавлении предстоящего восстания большевиков. Но там искали компромиссных решений. Керенский в своем сборнике воспоминаний пишет: «Нужно признать, большевики действовали тогда с большой энергией и не меньшим искусством»[215]. Метания главы правительства между Советом Республики, штабом столичного округа и своей резиденцией в Зимнем дворце имели цель собрать, вызвать, мобилизовать все, что только можно, для подавления большевистского восстания. Но призрачная власть уже ничего не может… А возможно, могла бы, если бы месяцем раньше, а может быть, именно в октябре положила конец войне и пошла бы на сепаратный мир с Германией.

Попытки эти, робкие, были, но Керенский не хотел нарушать верности союзникам. Сделай это Керенский – и, вероятно, он мог бы не только сохранить власть, сберечь демократические завоевания, но и оставить большевиков без своего главного козыря и избавить Россию от десятилетий мук несвободы. Но давно замечено, что исторические лидеры переходного периода (примеры тому А.Ф. Керенский и М.С. Горбачев) хороши лишь для начала дела. Они неспособны без катаклизмов довести начатое до конца. Это герои исторического момента, но тем не менее роль их нельзя недооценить. Керенский «споткнулся» на неспособности решить проблему мира. Горбачев «уткнулся» в идеализацию октябрьского переворота. Его утверждение, что «выбор между социализмом и капитализмом – это главная социальная альтернатива нашей эпохи, что в XX веке вперед идти нельзя, не идя к более высокой форме социальной организации – социализму»[216], исторически ложно. Мы все, как и Горбачев, не сумели понять, что в XX веке уже является анахронизмом деление обществ на капиталистические и социалистические. Неизмеримо более глубокие пласты преобразований дает движение от бюрократии и тоталитарности к демократии и цивилизованности. Конец XX века вынес свой приговор революциям в пользу эволюции и реформ… Но никому не дано выйти из «своего века» – ни Керенскому, ни Горбачеву. И тот и другой сделали главное: они не разрушили царский режим и сталинскую систему, нет. Они не мешали их саморазрушению. И в этом огромная историческая заслуга этих внешне столь разных людей.

Бывают моменты в истории, которые ставят вопросительные знаки: найдется ли такой человек, от которого будет в определяющей степени зависеть будущее развитие? Нужно, видимо, согласиться с Троцким, который, будучи уже в изгнании, утверждал, что, не будь Ленина в Петрограде в октябре 1917 года, революционного переворота не совершилось бы… Но тем тяжелее историческая ответственность этого человека. Великие чаяния миллионов людей, их порыв к миру, земле, счастью, свободе в конце концов были заменены на новые, во многом более страшные формы несвободы. Хотя