Золото русского эмира - Виталий Сертаков

Почему-то Рубенс не испытывал радости от предстоящего собрания. И совсем не радовала колоссальная проделанная работа. Он помедлил в коридоре у последнего, приоткрытого окошка. Остальные окна были наглухо задраены.

Две шеренги часовых отделяли ряд автомобилей и парадное крыльцо Зимнего от мостовой; в густом мокром тумане скрытые плащами фигуры гвардейцев казались окостеневшими призраками, выходцами с того света. Рубенс жадно вдохнул вечернюю сырость. С причала доносились крики грузчиков.

– Подтянись, ребята!!

– Снаряды зенитные, тридцать один ящик!

– Вижу тридцать один, загружай!

– Орудие безоткатное, доставлено в чехле… Господин лейтенант, чехол сымать? Марку-то не видно…

– Я тебе башку сниму, дубина! Сказано – что под пломбой, не сметь касаться! В трибунал захотел?!.. Вот то-то… Вижу орудие, закатывай…

– Поднажми, а ну поднажали, братцы! – Свора голых до пояса солдат втягивали на набережную упирающихся коров.

– Господин лейтенант, а как считать? Живым весом, через весы?

– По головам скотину считают, дурья башка!

– А как по головам? Уже запихнули в фургоны без счета!

– Вот и полезай за ними! Ошибешься – капитан шкуру снимет!

Город вздрогнул, под ногами прокатилось эхо артиллерийского разрыва. Пушка на Петропавловской крепости отбила шесть вечера. Рубенс бросил взгляд на часы, лишний раз убедился в пунктуальности министра транспорта. Минута в минуту, ровно в шесть к Зимнему подкатил знакомый открытый паровик. На Дворцовом мосту по свежим рельсам пыхтел маневровый паровозик, подтягивая крытые платформы для перевозки скота.

Вице-президент и губернатор Петербурга обтер с лица дождевые капли, последний раз глянул в зеркало в приемной, все ли в порядке. Внешне все было в порядке, насколько это возможно после двух недель бешеной беготни, – как и прежде, подтянутая фигура, плечи немного сутулятся, но живота нет, специально сшитая форма сидит идеально… Зато мешки под глазами. Да и сами глаза, точно ввалились, или это только кажется…

Он коротко кивнул адъютантам, замершим в тамбуре. Здесь тонко пахло дорогим табаком, новомодным вишневым одеколоном и промасленной кожей. Штабной проходной зал Мишка Рубенс отделал зеленым сукном, на полах расстелил ковры зеленой расцветки, видимо, в тон большому бильярду, установленному в курительной. Вице-президента встретили бурление голосов и душная натопленная атмосфера. Жара вызвала у Рубенса очередной приступ озноба.

Чиновники вскочили. Губернатор не предложил садиться, нарочно выдержал минуту, поздоровался за руку с каждым из членов Малого круга. Здороваясь, заглядывал в глаза, затем как бы невзначай ощупывал взглядом фигуру человека, показательно задерживался, если что-то не устраивало. Спину держал прямо, глаза слегка навыкате, уголки губ приподняты. Накладная, приветственно-грозная личина, итог многолетних тренингов.

«Они трусят, трусят, как и прежде, – подумал Рубенс-старший. – Годами вкалывают бок о бок, острят за спиной, но лицом к лицу трусят… Может, оттого мне и худо? С Качальщиками было проще рядиться, никто не лизал сапоги, потому что в лесу не ценят власть…»

Эрмитаж снова вздрогнул, на сей раз рвануло далеко, в карьерах. На длинном овальном столе звякнули пустые стаканы. Члены Малого круга были прекрасно осведомлены, что вице-президент презирает любые пироги и прочие чаепития на рабочем месте. А уж дождаться от него приглашения на рюмку чего покрепче – это и вовсе случай редкий, разве что по большим праздникам.

Кое-кто из высших чиновников с интересом поглядывал на одну из восстановленных диковинок древнего мира – морозильник, по слухам, набитый закусками и первоклассной водкой. Вице-президент собирался именины праздновать, только вот невесел очень, да оно и понятно – разгильдяйство, воровство на каждом шагу. Каких-то два часа назад весь Николаевский вокзал был свидетелем, как Рубенс отчитал начальника охраны складов за пьяного солдатика. Лично ведь не поленился в темноте по всем постам складским пробежаться, даром что «папой» столько лет кличут, черт эдакий! Не забыли в городе, кто самым крутым папой был, и двадцать лет назад, и теперь…

Бесшумно проскочил, с двумя псами и четверкой чингисов, те-то завсегда как призраки бродят, глазами дикими ворочают, нелюди… Лично проскочил, под дождем, и сыскал-таки сторожа под мухой. В три минуты и солдатика, и сержанта его, и командира роты – под трибунал, и хоть бы кто пискнул! Начальника охраны понизил, жалованье сократил, а начальника вокзала из постели выдернул, когда проведал, что тот дома, а не на службе. Вот потеха была для сотен служивых, когда начальника вокзала в кителе поверх исподнего на моторе приволокли. Вице-президент ему даже не сказал ничего, поглядел только глазами своими бешеными, как он глядеть умеет, тот наземь и повалился, толстобрюхий…

«Вот за то чернь и готова за Рубенса умирать, за то они его почти богом и считают, что до седин дожил, а до сих пор готов их портянки проверять, не урезал ли кто солдатика в масле! – тихонько говорили друг другу сытые клерки, вздрагивая в предвкушении разноса. – А начальник вокзала, тоже хорош гусь, знал ведь, что три эшелона разом грузятся, что сегодня в ночь отправка, знал, что папа никому поблажек не дает, как мог вокзал оставить?..»

Тяжеленько им приходилось, чинушам, их никто ведь не жаловал: ни чернь, ни высшее начальство…

На мосту паровик протяжно свистнул, в ответ ему, будто почуяв долгую дорогу, хором заржали лошади. На мощеном участке набережной, заглушая грохот погрузки, дробно зацокали подковы. Конюхи заводили десятки лошадей по деревянным настилам на баржу, перекликались, сверяли клейма.

– Прошу садиться, – Рубенс опустился в императорское кресло. – Совещание объявляю открытым.

Следуя инструкциям, разработанным на время боевых действий Службой протокола, Малый круг министров никогда не собирался в одном и том же месте, и никогда секретарь Военного совета не оповещал высших чиновников заранее. Президент Кузнец давно оставил идею вернуть в обиход древнюю чиновничью терминологию. С большим скрипом старшины палат позволили называть себя министрами, но Малый круг так и не стал правительством.

Порой у Рубенса возникало ощущение, словно и он сам, и громадная аморфная держава балансируют на острой грани над пропастью под названием «варварство», и что масса державы неминуемо, по законам физики, тянет ее вниз. Туда, где проще и грязнее, туда, где не вытирают обувь, не меняют постельное белье, где школу заменяет косьба, а все книги умещаются в келейке священника…

Поочередно обходя с протянутой рукой строй высших управленцев, Рубенс вспоминал старого книжника Лёву Свирского и его хитроумные выводы о всплесках колдовских сил в зависимости от численности населения страны.

«Чем черт не шутит? – думал вице-президент, умащиваясь в парадном кресле с двуглавым орлом над головой. – Судя по книгам, за пару лет население планеты сократилось в сто раз. Нас стало в сто раз меньше, чем было до Большой смерти. Ведуны, нечисть, пожарища – это лишь внешняя грань. Кто поручится, что славянская душа не возвращается к языческим истокам? Вон, и Кузнец об этом говорил. Сама собой возвращается, без дополнительных толчков, всего лишь в результате сокращения народонаселения…