История Франции. С древнейших времен до Версальского договора - Уильям Стирнс Дэвис

Духовенство формально считалось выше дворянства, поскольку дела Бога ставились важнее человеческих почестей. Немногим меньше половины этого сословия составляло черное духовенство, то есть монахи и монахини, жившие по монастырскому уставу. Остальное большинство принадлежало к белому духовенству, в которое входили епископы и приходские священники, жившие среди мирян и «заботившиеся об их душах». Эти две ветви духовенства были строго организованы и посылали своих депутатов на ассамблею, которая собиралась раз в пять лет для обсуждения вопросов, затрагивавших интересы духовного сословия, и для голосования по поводу «добровольных даров» королю. Духовные лица имели еще одно право: если их нужно было судить, это делали их собственные церковные суды. Конечно, теоретически они подчинялись папе. Но продолжал действовать конкордат Франциска I, и при Людовике XIV прозвучало много решительных заявлений о «галльских свободах». А потому в действительности любой мудрый понтифик почти не вмешивался в дела французской церкви, и король имел больше влияния на церковные дела, чем его святейшество.

Королевская власть имела основания для того, чтобы так сильно интересоваться делами религии. Было подсчитано, что пятая часть всех земель Франции на тех или иных основаниях принадлежала церкви. В провинции Артуа духовенство контролировало три четверти всей недвижимости. Кроме обычных доходов с этих земель, церковь везде получала десятину со всех сельскохозяйственных продуктов[143]. Она также имела доход от многих «феодальных прав», то есть собирала налоги с обитателей своих поместий. В 1789 г. суммарный доход французской католической церкви был равен более чем 100 миллионам долларов.

Часть этого огромного дохода, правда, шла на больницы, сиротские приюты, содержание церквей и законную милостыню для бедняков. «Добровольные дары» церкви королю и другие налоги, которые духовенство соглашалось терпеть, доходили примерно до 6 миллионов долларов (30 миллионов франков) в год. Остальные доходы распределялись совсем иначе.

Французское духовенство было расколото пополам, и этот раскол уничтожал все духовное благо, которое творили служители церкви. Речь идет об огромной разнице между высшим и низшим духовенством. Высшее духовенство почти целиком состояло из дворян. Младший сын герцогского семейства добивался епископского сана, а его старший брат получал семейный замок. Архиепископов, епископов, аббатов, каноников и тому подобных духовных лиц было общим счетом от 5 до 6 тысяч человек. Они монополизировали подавляющее большинство церковных доходов. Несколько епископов жили в «апостольской бедности» – меньше 50 тысяч долларов (250 тысяч франков) в год. Многие были гораздо удачливее. Кардинал-епископ Страсбурга имел 300 тысяч долларов в год. В своем дворце в Саверне он мог принять 200 гостей одновременно. В его конюшне стояли 180 отличных лошадей. Крупнейшие аббаты иногда были богаче беднейших епископов. Настоятель аббатства Клерво получал 190 тысяч долларов в год: такова была его «монашеская бедность». Среди этого «высшего духовенства» было очень мало людей не из дворянских семей. Монаху или священнику низкого происхождения, каким бы он ни был ученым, одаренным в практических делах или набожным, было почти невозможно перейти волшебную черту и оказаться среди тех, кто был допущен к высшим должностям церкви.

В подчинении у высшего духовенства было минимум 60 тысяч бедных кюре и викариев, набранных из третьего сословия. Правда, часто приходским священником числился какой-нибудь не живший в приходе знатный служитель церкви, который, возможно, добивался удачи при дворе. В этом случае его повседневные обязанности в приходе исполнял какой-нибудь скромный помощник, получавший за это лишь часть дохода, выжатого из брошенных своим духовным отцом плательщиков десятины. Законное жалованье этих приходских священников было крошечным – 350 долларов (1750 франков) у кюре и 175 долларов (875 франков) у стоявших ниже их викариев. Но даже эти маленькие жалованья не всегда выплачивались полностью. Высшие духовные лица при каждой возможности обращались с низшими служителями церкви как с вьючным скотом и перекладывали на их плечи основную часть «добровольных даров» и других сборов, которые духовенство платило королю. Поэтому кюре на слишком любили епископов. Когда произошла революция и церкви потребовалась поддержка всех ее сыновей, приходские священники отказались поддержать своих прежних начальников, когда те пытались сохранить свои привилегии, и еще хорошо было, если кюре не подстрекал крестьян своего прихода к бунту.

В этой французской церкви было много истинно верующих и набожных людей, в душах которых горело пламя истинного христианства, но они не были у власти. А любившие роскошь епископы и аббаты, суетливо крутившиеся вокруг королевского двора, как правило, жили словно миряне и были если не полностью неверующими, то не религиозными людьми. Казалось, что они отличались от знатных мирян только покроем своих цветастых нарядов и невозможностью иметь законных жен. Гугеноты были ослаблены и сокращены численно и превратились в гонимое меньшинство, но самодовольным французским священнослужителям не приходило на ум, что, прогоняя демона ереси, они впустили в свой дом семь других, более могучих бесов – демонов открытой вражды ко всем вообще видам религии. Французское христианство до сих пор расплачивается за то, что было совершенно бездуховным в XVIII в. Людовик XVI однажды, когда его попросили назначить кого-то епископом, слабо запротестовал, сказав, что «считает, что епископ должен по-настоящему верить в Бога». Когда все сообщество епископов стало настаивать на возрождении законов против гугенотов, одному хорошо информированному парижскому служителю церкви задали вопрос: верят ли по-настоящему эти епископы в догмы, которые так настойчиво защищают? Он, не раздумывая, ответил: «Может быть, верят четверо или пятеро» [из 131 епископа].

Такая церковь – богатая, разделенная по социальному принципу и сознательно не уделяющая внимания делу, для которого предназначил ее Бог, – скоро загорелась, как сухие дрова, в огне революции.

Дворянство было менее лицемерным, но не менее уязвимым, чем высшее духовенство. Во-первых, оно делилось на две большие части – «дворянство шпаги» и «дворянство мантии».

Все дворяне были освобождены от низкого налога тальи – главного из прямых налогов. Как уже было сказано, они были частично освобождены и от других прямых налогов. Кроме того, они, потеряв всю политическую власть, которую имели их предки – феодальные правители, все же сохранили право брать некоторые налоги с крестьян в своих бывших владениях. Например, они могли взимать с крестьян сборы за пользование мостами и дорогами, которые феодалы построили в прошлом, как предполагалось, на благо местного населения, а также за пользование местной мельницей (когда-то каждый феодал построил на своих землях мельницу, чтобы молоть на муку зерно своих крестьян). Часто феодалы имели «право на голубятню» и «право охоты», то есть право иметь целые полчища голубей, в которых крестьяне не могли стрелять, сколько бы те ни пожирали их урожай, и скакать по широкому полю за лисой на конях в сопровождении своры гончих, губя при этом на корню огромное количество зерна[144]. Таким образом, у всех дворян были некоторые общие права.