Дочь короля - Вонда Нил Макинтайр

Русалка пропела сложную мелодию. Песня описывала саму русалку и давала представление о радости, дерзости, о рано обретенной мудрости.

– Как оно прекрасно! Само совершенство!

Русалка подплыла к ней, оставляя на волнах светящийся след. По ее плечам и волосам медленно струилось сияние. Русалка поставила локти на нижнюю ступеньку и стала пристально глядеть на Мари-Жозеф, нашептывая песню и создавая ею образы и целые сцены.

Мари-Жозеф сбегала в лабораторию, схватила несколько обрывков бумаги и угольный карандаш и кинулась назад к русалке. Она стала зарисовывать ее песни, запечатлевая их без слов и заметок, с помощью приблизительных торопливых набросков. Глаза ее наполнились слезами; время от времени слезы падали на бумагу, пятная ее влажными следами. Но запечатленные сцены не утрачивали четкости и яркости, ведь она хорошо их слышала.

Фонтан помутнел от грязи и водорослей. Дно его покрывали мусор и монеты. Но в песне вода фонтана представала сапфирной. Отбросы и монеты превратились в белый песок и живых моллюсков. Мелькали яркие, сияющие рыбки, вот только что голубые и уже, секунду спустя, стоило им повернуться, – серебристые.

Сначала русалка плавала в одиночестве, но вот в тропическом океане появилась незнакомая русалка. Она была старше пленницы, кожа ее, цвета красного дерева, – чуть темнее, зеленые волосы – чуть светлее, хвосты испещрены серебристыми пятнышками. Она была беременна.

Она плыла по быстро мелеющей воде к усыпанному белым песком берегу уединенного острова, затерянного в безбрежном океане. Русалка, с трудом преодолевая течение, выбралась на песок, блаженно перекатилась с боку на бок, наслаждаясь теплом, окапываясь в песке, точно в гнезде, водружая на него живот, как на подушку.

Русалка Мари-Жозеф, извиваясь, выползла на берег рядом с беременной русалкой. За ней из моря появился водяной, потом еще один. Они окружили русалку, готовящуюся стать матерью, расчесывали ее волосы, растирали ей спину, гладили живот.

Беременная русалка застонала, запричитала, тело ее мучительно напряглось; дядя и тетя поддерживали ее, чтобы она могла полусидеть-полулежать. Мари-Жозеф следила за рождением с трепетом, словно зачарованная. Трудные, мучительные и опасные роды куда более напоминали появление на свет младенца, нежели легкие роды животных. Но вот наконец к груди матери прижалась сморщенная маленькая русалочка. Мать обнимала ее, напевала ей колыбельную, кормила ее, а тем временем близкие обмывали новорожденную русалочку теплой морской водой и расправляли морщинистые перепончатые пальчики на ее ногах.

Шли дни; русалочка подрастала; на островных отмелях она плескалась и играла с матерью, тетями и их друзьями. Мать нянчила ее; русалка и водяной, впоследствии пойманные Ивом, кормили ее рыбой и трепангами, креветками и береговыми улитками, а на гарнир давали немного водорослей.

Русалки научили малютку плавать и любить море. Они брали ее с собой в глубины океана, объясняя, когда дышать, а когда задерживать дыхание, показывали ей чудеса дна морского и предупреждали о таящихся там опасностях. Вот мимо медленно проплыла акула, жадно пожирая глазами малютку-русалочку, но, испугавшись взрослых русалок, повернула прочь и исчезла в голубой дали. Вот мимо стремительно пронеслись дельфины, отвечая русалочьей песне «игрой на ударных» – пощелкиванием и попискиванием. Русалки проплывали меж щупальцами гигантского ручного осьминога, который облюбовал остов затонувшего испанского галеона. Русалки поиграли золотыми эскудо и драгоценностями, достойными королей и императоров, побросали все эти сокровища на песок, забыли о них и уплыли.

По временам, когда русалкам грозила большая опасность, например когда бушевал особенно сильный шторм, во время которого не покачаешься на волнах, они опускались на дно, выдыхая облака пузырьков, и совсем затихали. Они переставали всплывать на поверхность, лежали смежив веки, с открытым ртом, и только грудь их изредка вздымалась, словно они дышали водой.

Когда малютка научилась спать на морском дне, не подвергаясь опасности, маленькое семейство покинуло родильный остров. По очереди неся на руках русалочку, они ушли в глубину.

Идиллические картины внезапно рассеялись. Голос плененной русалки сорвался и перерос в хриплое карканье, а прекрасные видения исчезли.

Сверкающая вода поблекла в лучах рассвета.

Дрожа от холода и осознания чудовищной ошибки, Мари-Жозеф кое-как собрала неровную стопку листов, запечатлевших все, что она услышала и увидела в навеянных русалкой снах. Последний кусочек угля упал на доски помоста, неслышно рассыпавшись как пепел.

– Ты показала мне свою жизнь, – сказала Мари-Жозеф, – и свою семью.

Русалка снова запела.

Перед Мари-Жозеф предстал Ив, как и прежде, в ужасном видении – безмолвным, бледным, окровавленным призраком. От страха Мари-Жозеф прикрыла глаза рукой. Однако зловещий образ не желал рассеиваться, словно намертво пристав к ее ладоням. Она заткнула уши. Окровавленный призрак затуманился и исчез.

Русалка пела ей, посылая образы, не связанные ни с какими словами: «Я посулила твоему брату участь, на которую он обрек моего друга, но не могла испугать тебя, угрожая растерзать его тело от сонной артерии до гениталий».

В лучах рассвета вспыхнул и пропал тигр.

Русалка пела ей: «В песне я предостерегла тебя: „Берегись, хищник не дремлет!“ – ведь я боялась, что он издалека почует кровь, так же как акулы, и нападет на тебя. Я пела, пока не поняла, что ты либо в безопасности, либо мертва, и пока совсем не охрипла. Но ты бесстрашна и не внимала моим предостережениям».

Вокруг навершия клетки закружился водоворот русалок и водяных, нежно прикасающихся друг к другу, гладящих гибкие тела, сладострастно вздыхающих.

«Я не стала больше пугать тебя, – вскрикнула русалка, – и пела тебе о любви и страсти, и в конце концов ты услышала и научилась понимать меня!»

– Русалка… – прошептала Мари-Жозеф.

Русалка издала резкий, неблагозвучный стон и стала взбираться по ступеням. Мари-Жозеф обняла ее и попыталась остановить. Рисунки веером полетели на доски помоста.

– Не надо, пожалуйста, прошу!

Русалка заплакала. Мощными когтями она могла бы растерзать руку Мари-Жозеф, но та даже не шелохнулась.

– Я не могу освободить тебя, – призналась девушка. – Куда ты поплывешь? Море слишком далеко, поблизости нет даже реки. Ты принадлежишь его величеству. Если ты сбежишь, моего брата ждет опала.

Русалка зарычала, показав клыки, а потом, в ярости подняв огромный сноп брызг, бросилась в фонтан.

Мари-Жозеф зарыдала:

– Русалка, подруга…

Мари-Жозеф, спотыкаясь, поднималась по Зеленому ковру, торопясь уйти из сада, пока кто-нибудь не заметил, как она бежит, забрызганная грязью, мокрая от росы, босая. Вот если бы можно было поскакать домой на Заши… Ступни у нее совсем онемели. Она прижала к себе стопку эскизов, укрывая свои новые, опасные знания под теплым плащом шевалье. Отчаяние русалки неотступно кружило вокруг нее, словно высматривающий добычу хищник.