Лоуни - Эндрю Майкл Херли

Говорили, что в том, другом мире царит равенство, но под этим подразумевалось, что каждый теперь располагает средствами демонстрировать свое собственное неудовольствие. В Лондондерри были застрелены несколько прохожих, в Олдершоте женщина была разорвана на куски — все это во имя равенства! И люди все время маршируют. Он видел мужчин, марширующих ради права спать с другими мужчинами. Он видел женщин, марширующих за право избавляться от нерожденных детей. Он видел, как все они маршируют по Трафальгарской площади в тяжелых сапогах с флагами в руках. Да, и черные рубашки могли быть спрятаны под костюмами и спецовками, и это были те же самые люди, которые занесли заразу в места, где он вырос.

Равенство. Смех, да и только! Не существует никакого равенства. В том смысле, в каком он понимал это слово. Только в глазах Господа люди были равны. В глазах Господа у каждою человека была возможность получить вознаграждение вечным миром и покоем, даже у самых закоренелых грешников. Все они могли бы идти одной и той же дорогой вместе, если бы только люди из того, другого мира покаялись. Но они никогда этого не сделают.

Отец Уифлирд терпеть не мог уезжать из Сент-Джуд или из своего дома и страшился любой встречи, которая потребовала бы от него поездки в метро, которое в часы пик казалось одним из вместилищ Ада.

Единственным способом превозмочь этот ужас было представить себя Данте, собирающим свидетельства беззаконий того, другого мира, чтобы по возвращении поделиться ими с паствой. Таким способом, когда его уносило в этих греховных потоках, священник мог подняться над морем мерзости, окутавшей все вокруг, подобно чайкам, которые прижимаются одна к другой, чтобы напасть то, что они видят, и получить свой улов.

* * *

Сначала была старая рыболовная сеть, скатанная морем в кокон; нет, это выброшенный на берег тюлень, решил отец Уилфрид, когда увидел взлетевшую чайку и мелькнувшую бледную кожу.

Но потом он увидел, как в воде у берега плавали ботинки.

Отец Уилфрид спустился с дюны вниз, скользя и почти падая, хватаясь за тростник и чувствуя, как одну секунду он крепко держится за него, а в следующую стебель уже оказывается у него в ладони. Внизу он снял с шеи висевшие ботинки, связанные шнурками, и побежал — впервые за много лет — через пески, размахивая руками и громким криком распугивая чаек.

Это было то, чего священник боялся. Человек утонул! Мысль о том, что он может быть еще спасен, пришла отцу Уилфриду в голову, пока он бежал по берегу, но было слишком поздно. Чайки уже изуродовали тело несчастного.

Волосы наполовину закрывали лицо мужчины, но когда отец Уилфрид опустился рядом с ним на колени, опустив голову, то увидел, что это был старый бродяга, о котором они говорили за обедом. Бедолага спал на автобусных остановках, слонялся у ворот огороженных пастбищ, вечно накачанный алкоголем, с глазами, неспособными что-то увидеть. Что ж, теперь у него глаза пустые, как плошки.

Накатила новая волна, просочилась под труп и оставила пузырьки в волосах и бороде бродяги, постепенно откатив обратно.

Умереть так легко. Неосторожное погружение в соленую воду, и дело сделано.

И вот уже пришла следующая волна, а когда она ушла, песок расступился.

Отец Уилфрид огляделся, но звать на помощь было бесполезно. Никого не было. Он подумал о том, чтобы вернуться к дюне и начать размахивать руками, чтобы привлечь внимание тех, кто остался в «Якоре», но маловероятно, что его увидят. Он покажется людям в доме крошечной фигуркой, темным силуэтом на фоне солнца. А если и увидят его, что они подумают? Придут ли они? И если придут, какая от них будет польза? Сейчас они уже ничего не смогут сделать. И будет ли справедливо обязывать их смотреть на то, что он нашел? Особенно женщин. Это омрачит всю их поездку.

Песок все больше разжижался вокруг тела бродяги, уходя из-под него и заставляя труп медленно переворачиваться на бок. Появилась более глубокая трещина, она выходила из-под головы бродяги и шла до того места, где стоял на коленях отец Уилфрид.

Следующая волна наполнила трещину водой и расширила ее, так что в нее провалился крупный слежавшийся ком песка, и тело неожиданно покатилось, опускаясь в воду, и поплыло. До этого момента отец Уилфрид не осознавал, что бродяга лежал на самом краю глубокой впадины.

Что заставило священника протянуть руку и схватить бедолагу за рубашку, он и сам не мог сказать. Это было нечто инстинктивное скорее. Отец Уилфрид ухватился за рукав и, крепко сжав кулак, потащил к себе тело, впервые ощутив — и это было потрясением, которое заставило его помочь себе другой рукой, — мощь моря, когда оно отступало с суши.

Когда уровень воды во впадине понизился, стали хорошо видны ее стенки. Их образовывала серая субстанция, не песок и не земля. Священник соскользнул ниже, зарылся в эту субстанцию ногами и заскользил дальше. Отступающая вода уходила стремительно, и тем быстрее, чем ближе она находилась к сужающемуся дну расщелины, в которую отец Уилфрид теперь погрузился до колен. Часть почвы под его ногой обвалилась и исчезла. Он упал, скользя щекой по стенке и ощущая во рту грязный серный привкус ила. Он ослабил хватку, выпустил несчастного, почувствовав, что вода засасывает его, попытался снова ухватиться за тело, но его уносило. Священник резко выпрямился и, увязая в песке и грязи, сделал несколько шагов за телом, после чего стало ясно, что это бесполезно, и хотя труп несколько раз возвращала назад ослабевающая волна отлива, это была, по сути, насмешка. Так играют дети, когда один делает вид, что хочет бросить мяч товарищу, только для того, чтобы убежать с ним. Наконец тело исчезло из виду.

Священник вышел из воды и пошел по берегу, пересек полосу водорослей. Прислонившись к доту, вытер грязь с лица и вперил взгляд в море, ожидая, не появится ли что-то еще. Но то, что произошло, уже казалось нереальным. Вот только несколько минут назад он тащил труп за рукав. А сейчас не осталось ни малейшего свидетельства, что тело старого бродяги вообще лежало здесь когда-то. Даже его ботинки исчезли.

Шок, наверно. Отец Уилфрид дрожал от холода, но и от ужаса тоже. Его почти унесло в море, да, но не моря он боялся.

Это было одиночество.

Он чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо в жизни. Нагим, как если бы с него спали одежды. Кожу пощипывало. В животе давила холодная скользкая тяжесть. Им со всей силой овладели чувства, которые, как он думал, остались в далеком детстве, когда ночами он засыпал в слезах рядом с еще одним мертвым братиком или сестричкой.

Была ли это жалость? Нет. Отец Уилфрид ничего не чувствовал по отношению к бродяге. Тот был из того, другого мира и получил то, что заслуживал. Разве не так?

Тогда откуда это чувство, что он стал другим? Из-за чего он чувствовал себя таким брошенным?

Из-за самого места.

Что в нем, в этом месте, особенного?

И понимание пришло к отцу Уилфриду.

Он во всем ошибался.

Недоставало Бога. Его никогда здесь не было. А если Он никогда не был здесь, в этом их особом месте, значит, Его не было нигде.