Князь Тишины - Анна Гурова

– Пара вопросов, и я уйду, – напомнила я.

– Что здесь происходит? – слабо взвизгнула директриса.

– В следующий раз я воткну его в глаз, – пообещала я, занося циркуль. – И не поручусь, что в свой. Так я жду ответа.

Директриса глотнула воздуха, поморгала и покорно ответила:

– Да, Хольгер у нас учился.

– Ага! Может, он и сейчас у вас учится? Скажем, на отделении иллюзий, а?

– Я не имею права отвечать на такие вопросы… Это отдельная структура…

– Значит, учится!

– Нет, нет! – Похоже, по выражению моего лица директриса решила, что сейчас я пойду его убивать. – Он давно уже отчислен. Еще осенью.

– Вранье. Иллюзионистов не отчисляют. Нам рассказывали. Кто раз попал в систему, больше из нее не выйдет.

– С младших курсов у нас отчисляют постоянно. – Директриса понемногу приходила в себя. – Неперспективный ученик уходит и вскоре теряет дар. Это происходит автоматически. Никто не может заниматься высшим искусством в одиночку. Хольгер не был перспективным. Весьма средние способности, огромное самомнение и регулярные нарушения устава училища. Это типичный случай.

«Как бы мне убедиться, что она не врет?» – думала я.

– У вас есть какие-нибудь документы… записи…

– В том шкафу – личные дела… Но вы не должны…

– Сидеть! Я сама достану. По алфавиту, да?

Сашина папка нашлась довольно быстро. Я быстро пролистала ее. Все так и есть. «За дисциплинарные нарушения» и т. д.

По коридору за дверью загрохотали шаги. Время на исходе. Но надо уточнить кое-что еще. Я бросила папку на стол и напоследок спросила директрису:

– А Хольгер действительно не был талантливым?

– Ограниченный дар иллюзиониста, – пожала плечами директорша. – Таких любое училище готовит по полсотни в год. Потом они идут в госструктуры, в шоу-бизнес… Без работы не остаются, но это, скажем так, не штучный товар, а поток…

Дверь кабинета распахнулась, и в проеме возникли обеспокоенные физиономии. Я развернулась, угрожающе поднимая циркуль.

– Дайте мне выйти, – угрожающе произнесла я. – Вам меня все равно не остановить. Если выпустите добром, обещаю, что никого не трону. Уйду и больше сюда никогда не вернусь.

В коридоре шепотом заспорили.

– Выпустите ее поскорее, – дрожащим голосом приказала директриса. – Пусть это существо идет куда хочет.

Физиономии послушно исчезли. Не прощаясь, я покинула кабинет и пошла к выходу из училища, чтобы никогда сюда не возвращаться.

На Авиаконструкторов я села на автобус, который повез меня в сторону Старой Деревни. На этот раз народу было мало, и внимания на меня никто не обращал. Я сидела, повернувшись к окну, и думала о Саше Хольгере. Вот и отпала моя замечательная версия. Оно и к лучшему. Мне почему-то не очень хотелось, чтобы Саша оказался Князем, – особенно после нелестного отзыва директрисы о его способностях. В первый раз я встретила человека, который критически отозвался о Саше, и в первый раз подумала, что, может, он такой и есть, а я, ослепленная любовью, чего-то не вижу… Между тем автобус въехал в промзону, пересек железную дорогу и повернул к кладбищу, в сторону кольца. Эта местность, известная раньше как Торфяное Болото, была мне хорошо знакома: можно сказать, на ее свалках, чердаках, помойках и живописных развалинах прошло мое детство. Когда я была совсем маленькой, здесь еще стояли деревянные двухэтажные дома, в которых жили мои друзья; потом эти дома снесли, на их месте соорудили корпуса заводов, которые так и стояли с тех пор пустые и недостроенные, утопая фермами в болотной жиже. Еще там по соседству было кладбище, железная дорога и строили метро – в общем, райский уголок, полный ностальгических воспоминаний. Здесь я убегала по крышам гаражей от сторожа, здесь подкладывала монетки под проходящий поезд, чтобы посмотреть, что из них получится, а там носилась между могил в красивом еловом венке, и черные с золотом ленты развевались у меня за спиной, как крылья тьмы.

Словом, на кольце я вышла из трамвая с приятным чувством возвращения в прошлое – домой.

Возле метро «Старая Деревня» было пооживленнее: народ входил, выходил, кучковался у ларьков; несколько десятков теток, как крысы, копались на барахолке. Я купила в ларьке жвачку, оказавшуюся абсолютно безвкусной, с отвращением выплюнула ее и пошла прогулочным шагом вдоль вечно пыльной Торфяной дороги, по которой один за другим проезжали КАМАЗы. Шла куда глаза глядят; что-то подсказывало мне, что меня занесло на Болото не просто так. Слева потянулись корпуса Северного завода, справа недостроенные цеха, сплошь обвешанные рекламными плакатами, сразу за ними – кладбищенский забор из шлакоблоков, который тоже не постеснялись оклеить объявлениями.

Минут через пятнадцать забор закончился, и я оказалась на краю огромного – до самого горизонта – пустыря. Это место и было тем самым Торфяным Болотом, в честь которого назывался микрорайон: полузатопленная равнина, где из луж с ржавой водой торчали куски арматуры, бетонные блоки и детали механизмов, а кочки поросли бесцветной травой и чертополохом. Пустырь напоминал бывший эпицентр ядерного взрыва. На западом краю равнины виднелись далекие новостройки в районе озера Долгого, на севере – только размытая полоса там, где земля сходилась с белесым небом. Метрах в ста от дороги, прямо посреди пустыря, возвышалась серая ступенчатая пирамида. Ее вершина терялась в облаках, а основание было скрыто туманом. Вот тут я догадалась, куда иду, и наконец поверила в собственную смерть.

Эту пирамиду придумала я сама, еще лет пять назад. Однажды мы с родителями проезжали в машине по Торфяной дороге, мама махнула рукой в сторону пустыря и сказала, что там работал мой дед. Дед – это отдельная песня. Он умер, когда я была совсем маленькой, и я знала его только по фотопортрету, у которого было удивительное свойство менять выражение глаз в зависимости от освещения. Судя по рассказам, дед был личностью неординарной и загадочной. Он отличался редкостным обаянием и при этом всю жизнь болел всякими нелюдскими болезнями, одна из которых и свела его в могилу. Чем он занимался по жизни, не знала толком даже бабушка. Но свои последние годы он провел, незамысловато работая ночным вахтером в одном из корпусов Северного завода. Всю сознательную жизнь, слушая бабушкины ностальгические рассказы о деде, я жалела, что он умер так рано. Личность деда давала повод к беспочвенным фантазиям, чем я и злоупотребляла: в частности, выдумала призрачную страну Борию (от слова «Борей»), пограничную башню – серую пирамиду и деда – привратника, а может, и короля или того и другого одновременно. Что ж, меланхолично подумала я, мечта сбылась. Сейчас мертвая Геля познакомится с мертвым дедом.

Дед ждал снаружи. Перед влажной металлической дверью, ведущей в пирамиду, я увидела ободранный конторский стол. На столе стоял термос и лежала толстая растрепанная тетрадь, а рядом на табуретке сидел дед в телогрейке и черной менингитке. По тому, как блеснули яркие голубые глаза деда, я поняла, что он меня узнал.