Радость, гадость и обед - Хел Херцог

Как и большинство исследователей из университета Калифорнии, за последние годы подвергшихся нападению противников вивисекции, Джентш является нейробиологом. Он изучает мозговые процессы, лежащие в основе шизофрении, а также влияние на клетки мозга таких наркотиков, как фенциклидин, экстези, кокаин и никотин. Почему же борцы за права животных так настойчиво преследуют ученых, стремящихся создать препараты для излечения психических заболеваний, наркозависимости и слепоты, а не тех, кто ищет лекарство от рака или ВИЧ? Все просто: нейробиологи используют в своих исследованиях приматов, поскольку их мозг схож с человеческим. Высшей целью радикально настроенных борцов за права животных является запрет на все опыты над животными. (Жертвой одного из нападений стал генетик, изучающий плодовых мушек в университете Санта-Круз.) Однако активные подпольщики приняли стратегическое решение преследовать тех исследователей, которые изучают тех немногих животных, которым человек способен сопереживать. Да и в брошюрах с просьбами о пожертвованиях куда лучше смотрится фото симпатяги обезьянки, чем изображение белой крысы с глазками-бусинками.

Несмотря на все угрозы, злобные письма и поджоги, Дэвид Джентш относится к борцам за права животных на удивление хорошо. После того как сгорела его машина, Джентш решил встретиться с местными борцами за права животных, установить с ними, как он говорит, диалог и попытаться как минимум поддерживать его. Большинство активистов, с которыми он повстречался, оказались вполне разумными людьми, не одобрявшими нападений и оскорбительных выходок в адрес исследователей. Не одобряют они и того, что СМИ уделяют столько внимания Фронту освобождения животных. Джентш считает, что за всеми угрозами, оскорбительными письмами и поджогами в Лос-Анджелесе и его окрестностях стоит одна-единственная группа фанатиков. Того же мнения придерживается и министерство внутренней безопасности, в своем отчете за 2001 год оценившее число «упертых» членов ALF приблизительно в 100 человек.

«Впрочем, устроить взрыв может и один-единственный человек», — напоминает мне Дэвид Джентш.

Если борец за права животных выходит из себя, он подкладывает под чужое крыльцо бутылку с зажигательной смесью. Однако большинство активных защитников животных вовсе не принадлежат к числу жестоких фанатиков. Чтобы понять, что движет людьми, предпринимающими «прямые действия» в защиту животных, следует взглянуть на этические теории, легшие в основу современного движения за освобождение животных.

Как и журналистика, этика сводится к вопросам «кто?», «что?» и «почему?»: кто заслуживает этичного отношения, что за обязательства перед ним у нас есть и почему лучше действовать так, а не иначе. Специализированная литература, посвященная нашим обязательствам перед представителями других видов, обширна, сложна и, по большей части, скучна. Философское обоснование морально-этического статуса животных можно проследить у последователей Аристотеля, феминисток, дарвинистов, правых христиан и левых постмодернистов. Однако два основных интеллектуальных подхода к освобождению животных берут свое начало из двух классических подходов к этике: утилитаризма и деонтологии. Утилитаристы считают, что этичность действия определяется его последствиями. Деонтологи же, напротив, считают, что этичность или неэтичность действия никак не зависит от его последствий. По их мнению, этика основывается на универсальных принципах и обязанностях (термин деонтология происходит от греческого слова «деон», означающего обязанности). Иными словами, обещания надо держать не потому, что, если их нарушить, случится нечто ужасное, а потому, что ты их дал.

Впервые принципы утилитаризма применительно к обращению с животными использовал философ восемнадцатого века Джереми Бентэм, утверждавший, что любой поступок следует оценивать по тому, насколько он увеличивает удовольствие и уменьшает страдание. Изюминка его подхода заключалась в том, что он учитывал в своих расчетах и представителей других видов. Он писал: «Вопрос не в том, могут ли они мыслить или говорить, — вопрос в том, могут ли они страдать?» Питер Сингер из Принстонского университета — самый, вероятно, крупный современный философ, — использовал эту посылку и положил ее в основу изданной в 1975 году книги «Освобождение животных», с которой и началось современное одноименное движение.

Примечательно, что, хотя эту книгу и называют библией защитников прав животных, Сингер строит свою аргументацию вовсе не на той посылке, что животные (или люди, если уж на то пошло) обладают изначальными неотъемлемыми правами. Он исходит скорее из простой честности. Всю свою позицию Сингер изложил одной фразой: «В этой книге я стремлюсь доказать, что дискриминация исключительно по признаку принадлежности к тому или иному виду столько же предвзята, аморальна и неоправданна, сколь аморальна и неоправданна дискриминация по расовому признаку». Предпочтение интересов собственного вида в ущерб интересам представителей других видов Сингер называет «спесиецизмом» (speciesism) и считает явлением столь же аморальным, сколь расизм и сексизм. Сингер исходит из того, что все наделенные сознанием (то есть способные испытывать удовольствие и боль) живые существа равно значимы для себя самих и что страдание уравнивает всех. «С этической точки зрения, — пишет он, — все мы стоим на одной ступеньке, и не важно, упираемся ли мы в нее двумя ногами, четырьмя или вовсе не имеем ног».

Интеллектуальным идеологом другого подхода к освобождению животных — деонтологического, — является Том Реган, в 1983 году выпустивший программную работу «В защиту прав животных». Реган начинает с того, что человек и некоторые животные заслуживают этичного отношения потому, что являются «субъектами жизни» и, следовательно, обладают изначальной ценностью. Под этим он подразумевает, что они имеют память, убеждения, желания, эмоции, чувство будущего и чувство собственной идентичности, если существуют в течение долгого времени. Реган убежден в том, что, если существо обладает изначальной ценностью, нельзя использовать или выбрасывать его как неодушевленный предмет. Меня, например, часто раздражает тупоголовый компьютер, который громоздится на столе у меня в офисе. Реган сказал бы, что с точки зрения этики допустимо (а я добавлю — еще и психологически приятно) вышвырнуть его из окна, даром что офис у меня на третьем этаже. Однако, если верить Регану, вышвырнуть в то же окно надоедливого студента или студентку, явившихся оспорить свои оценки, уже неэтично. И Тилли из окна тоже швырять нельзя, даже если она до смерти надоела мне своими требованиями почесать брюшко, когда я пытаюсь писать статью об этичном обращении с животными. Реган утверждает, что, будучи субъектами жизни, и напористый студент, и Тилли обладают врожденными неотъемлемыми правами, которых у компьютера не имеется. Еще важнее то, что у них у обоих эти права присутствуют в равном объеме. В частности, у них имеется право на уважительное обращение и право не подвергаться травмирующему воздействию.

В ряде вопросов Реган и Сингер расходятся. Так, например, они по-разному отвечают на вопрос о том, почему мне не следует выбрасывать с третьего этажа студента и/или кошку. Сингер сказал бы, что дело тут не во врожденных правах, а в том, что студент и кошка будут страдать. Сингер не возражает, по крайней мере теоретически, против безболезненного лишения человека или нечеловека жизни в определенных обстоятельствах — а вот Реган возражает. Впрочем, по крупным вопросам у них практически единое мнение. Оба они признают, что между человеком и прочими животными имеются крупные различия, однако считают, что этичное обращение с живым существом не должно зависеть от этих различий. Логически развивая доводы Регана о правах и утилитаристский подход Сингера, мы придем к тому, что не следует есть животных, охотиться на них или иными способами вынуждать их страдать, если этого можно избежать. Такие явления, как промышленное скотоводство, опыты над животными, демонстрация животных в зоопарках или охота на них ради меха, аморальны как с той, так и с другой точки зрения.