Барон. В плену твоих чар - Джоанна Шуп

После того как все удобно устроились, Эйва еще больше притушила свет и принялась повторять вместе с присутствующими заклинания. По мере того как они монотонно декламировали, воздух в комнате становился спертым и удушливым. Почувствовав, что гости готовы, Эйва обратилась к потустороннему миру, призывая духа-проводника.

– Наш дух-проводник уже здесь! – объявила она, и кто-то тихо охнул. – Я чувствую его. Сегодня вечером помочь нам хочет молодая женщина. Вы здесь, мисс? Могли бы вы как-то подтвердить свое присутствие?

Эйва сдвинула ножку стола кончиком ботинка, и кто-то из гостей удивленно вскрикнул.

– Я чувствую ее! – прошептала одна из женщин своему соседу.

Дух-проводник отвечал на вопросы гостей, и все они касались умерших близких, будущего, проблем с соседями. Примерно через час Эйва устала и решила завершить вечер каким-нибудь запоминающимся трюком.

– А могли бы мы увидеть вас, дух-проводник?

Когда дух замешкался с ответом, Эйва попросила собравшихся прочитать ритуальное заклинание в надежде, что представитель потустороннего мира все-таки изменит свое решение. Пока гости декламировали, Эйва встала из-за стола. Поскольку сама она никого за руки не держала, ее соседи не могли догадаться, что она ушла. Ее юбки не шуршали, мрак скрывал ее движения. Эйва зашла за высокую ширму в углу и вытащила из сумки кусок марли. Надев перчатки, она взяла банку, в которой было фосфоресцирующее масло… Внезапно кто-то слегка дернул ее за одежду. Женщина вздрогнула и резко обернулась, чтобы понять, что это было… но ничего не заметила. Вероятно, она просто наступила каблуком на край нижней юбки.

Пропитанная маслом ткань приобрела жутковатый белесый оттенок. Эйва прикрепила ее к концу раздвижного стержня, который был у нее в кармане, так чтобы края свешивались вниз, напоминая привидение. Затем, сняв перчатки и сунув их в карман, женщина выдвинула стержень из-за ширмы.

Последовавшие возгласы свидетельствовали о том, что публика потрясена и напугана, и Эйва начала задавать духу-проводнику новые вопросы. Через некоторое время она попросила всех вновь начать песнопение, а сама быстро засунула ткань обратно в саквояж. Спрятав все, Эйва села на свое место.

Неожиданно вспыхнувший свет заставил ее вскрикнуть. Она увидела, что один мужчина с насмешливой ухмылкой стоит у выключателя, а двое других поднимаются из-за стола.

– Что происходит? – надменным тоном спросила Эйва со своим самым лучшим русским акцентом. – Сеанс еще не закончен.

Мужчина у выключателя распахнул раздвижные двери, и в комнату из гостиной начали входить остальные гости; в их глазах читалось предвкушение скандала. В животе у Эйвы холодным клубком шевельнулся ужас.

– Мадам Золикофф, я Невилл Седжуик, – сказал один из мужчин с заметным британским акцентом. – А эти джентльмены – мои коллеги из Общества исследователей медиумизма. Мы хотели бы с вами побеседовать.

Ее горло судорожно сжалось, и перед глазами наконец сложилась подлинная картина происходящего. Главным развлечением сегодня было вовсе не ее выступление.

Центральным событием вечера должен был стать ее крах.

Наслаждаясь вечером, Уилл неторопливо шел между столиками ресторана «Шеррис». За ними сидели хорошо одетые посетители. В зале преобладали черный и белый цвета, и монотонность этой гаммы нарушали лишь страусиные перья в нарядах дам, похожие на солдатиков, стоящих по стойке смирно. По пути Уилл направо и налево кивал знакомым, пока не остановился перед двумя мужчинами, вставшими, чтобы поздороваться с ним.

– Добрый вечер, Беннетт. Томпкинс.

Последовали рукопожатия, после чего все трое сели. Разработка политической стратегии не входила в планы Уилла на воскресный вечер, но Беннетт и Томпкинс настояли на этом. Честно говоря, ему даже полезно было переключиться, потому что, если не считать похода в оперу, последние десять дней он практически все время работал.

– Спасибо, что встретились с нами, – сказал Томпкинс. Его огромные бакенбарды топорщились сегодня меньше, чем обычно, но глаза, как всегда, настороженно сверкали. – Нам необходимо обсудить некоторые вопросы, и, похоже, лучше всего сделать это во время обеда.

То, что они каждую неделю встречались в кабинете Уилла, вероятно, в расчет не принималось. Томпкинс любил, чтобы кандидатов их партии видели в разных частях города. Он утверждал, что благодаря этому их имена чаще будут мелькать на страницах газет и лучше запомнятся избирателям. Уилл не понимал, каким образом упоминание о том, что он сегодня ел в ресторане тимбале[7] с лобстером, может повлиять на его рейтинг, но препираться с советником у него не было ни малейшего желания.

– Нет проблем. Никаких других планов на сегодняшний вечер у меня не было.

Они заказали напитки и на некоторое время расслабились. Уилл смотрел на ужинающие пары: на нежные улыбки дам и голодные взгляды мужчин. Он жалел, что никогда не водил Эйву в ресторан. Или в оперу. А все почему? Потому что боялся сплетен, ведь она не принадлежала к его кругу. Теперь, когда такая возможность была навсегда для него потеряна, все эти доводы казались ему нелепыми.

Болезненно поморщившись, Уилл незаметно потер живот и усилием воли прогнал чувство вины. В этот момент принесли аперитивы, и мужчины, лениво прихлебывая, начали непринужденную светскую беседу. Беннетт был непривычно тихим, тогда как Томпкинс болтал без умолку. Уилл никогда раньше не замечал за ним такой словоохотливости.

Вскоре официант вернулся и они заказали ужин. Уилл был не особенно голоден, но поесть было необходимо: его лакей грозил уволиться, если придется и дальше ушивать костюмы хозяина.

– Нам уже известно место проведения следующего митинга? – спросил Слоан.

– Он состоится в Буффало через три недели, – ответил Томпкинс. – А затем в Рочестере.

Это хорошо. Дальние поездки заставят его думать о чем-то еще, помимо Северо-восточной железной дороги – и Эйвы.

– Как развиваются ваши отношения с мисс Айзелин? – спросил Беннетт.

Уилл поставил бокал на стол.

– Никак. Я не буду больше за ней ухаживать.

Томпкинс от неожиданности подался вперед.

– Я думал, что мы это уже обсудили. Мы ведь договорились, Слоан!

Уиллу не нравилось, когда на него пытались давить, и он тоже нагнулся вперед.

– Ни о чем мы не договаривались. И я не собираюсь следовать по этому безнравственному пути только потому, что вы считаете, будто так будет лучше для нашей предвыборной кампании.

– Безнравственный путь? Вот как вы теперь это называете? – Стиснув челюсти, Томпкинс откинулся на спинку стула. – Да, видно, крепко она вас подцепила.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – огрызнулся Уилл, и в его голосе зазвенели стальные нотки.