Фельдмаршал в бубенцах - Нина Ягольницер

уже назавтра загноилась. Что говорить о пулевой ране? Сколько можно верить в чудеса, доктор… Пора хоть немного стать на твердую землю.

Врач стиснул зубы и поставил на койку уже забытую корзинку.

— Ваши царапины я сейчас обработаю. А вы бы лучше катились к дьяволу с вашим реализмом. Если я во что-то верю, Годелот, так это в то, что, пока вы сами не бросите горсть земли на мертвое тело, — все еще может измениться. А иногда и эта горсть… не окончательный факт.

Шотландец закусил губу почти до крови. А потом поднял на Бениньо глаза, полные тусклого отчаяния.

— Доктор, — пробормотал он, — я ничего не сделал, чтобы ему помочь. Понимаете? Я всегда опаздывал. Всегда был на шаг позади. И всегда был почему-то глупо убежден, что он справится. Он всегда справлялся, и я привык к этому. А у меня всегда было сто причин оставаться в стороне. Я ведь совершенно не знал, где его найти. Господи, доктор. Той ночью я нашел эту чертову тратторию за несколько часов. Разве в этом городе спрячешься? Но я ни разу не попытался сделать это прежде. Все время упорно цеплялся за мысль, что поиски опасны. Я обещал тому малышу, Алонсо, что смогу помочь Пеппо. Хорошо же я выполнил свое обещание.

Врач откупорил какой-то пузырек и вынул полотняный лоскут:

— Вытяните руки… Годелот, вы пали духом, и это неудивительно. В этой могиле кто угодно растеряет задор. Сейчас вы изнемогаете от бессилия, потому и валите на себя все грехи этого мира. Но вы увидите, когда вы коснетесь самого дна вашего отчаяния — вы подниметесь наверх. Так случается всегда, уж мне вы можете поверить. Только брать на себя не вами пролитую кровь и спешить на плаху — вот это по меньшей мере неразумно. Не хотите оправдываться, так молчите, но не оговаривайте себя. Сейчас вам кажется, что вам все равно. Но это не так. Даже в мои годы отчаянно хочется жить, что говорить о ваших.

Да, Годелоту было все равно. Но реплика о пролитой крови вдруг что-то пошевелила в памяти. Липкие пятна на пальцах.

— Погодите, доктор… Когда я поднялся туда, на мост, я кое-что нашел. Капитан обыскивал меня, но забрал только деньги и оружие, а на эту вещицу не обратил внимания. Вот, посмотрите… — Юноша порылся в кармане штанов и вынул кожаный сверток, на котором уже неразличимы были пятна высохшей крови доминиканца.

Бениньо замер.

— Господи, — прошептал он, протягивая руку, — это она… Руджеро, сумасшедший…

— Что это за вещь, доктор? — в голосе солдата послышалась тревога.

— Это то, ради чего ее сиятельство идет по трупам, — жестко произнес врач. — Из-за этой вещички ваш друг сначала стал сиротой, а потом… — Он осекся, сжимая зубы, и добавил тише: — Вам невероятно повезло, Годелот, что Орсо лично не обыскал вас. Капитан не знает, что это. Найди же Орсо у вас эту вещь — и вы могли быть уже мертвы.

Губы шотландца передернулись, и он потянулся рукой к груди, словно стремясь отереть ладонь после пиявки или жабы.

— Что мне с этим делать? — спросил он чуть тише.

Бениньо помолчал. А потом сухо сказал:

— По мне, так сжечь ко всем бесам. Но если герцогиня узнает о ней… Ладно. Это безумие, но… я заберу ее. Меня, по крайней мере, не станут обыскивать. Я подумаю, как вернуть ее на место. Никто, кроме Руджеро, не имел доступа к тайнику.

Он хотел еще что-то добавить, но тут же раздался стук в дверь.

— Э… доктор… — послышался голос Морита. — Скоро караул сменят. Я уж и так как на иглах сижу.

— Я иду, Теодоро, — обернулся врач. Сунул сверток поглубже в карман джуббоне и торопливо подал юноше пузатый флакон: — Пейте по глотку трижды в день. Лихорадка порой запаздывает и приходит, когда ее уже и ждать забыли. — Снова повесив на руку корзину, он двинулся к двери, но приостановился у порога. — Годелот, держитесь. Не вздумайте просто сгнить тут от тоски. Я подумаю, чем мог бы помочь вам. И молчите. Ради бога, молчите.

В замке лязгнул ключ, и арестант снова оказался в одиночестве.

* * *

— Дядюшка! Дядюшка, не надо!.. Я и в мыслях не имел!.. Дядюшка!

Хлесткий удар оборвал эти причитания.

— Не имел… Я тебе растолкую, неслуху, как у постояльцев пожитки таскать!

— Дядюшка! Я не крал!

Алонсо сжался в углу у очага, прикрывая руками голову. На щеке наливался синевой вспухший след удара. А над мальчиком грозным утесом нависал мессер Ренато. У его ног лежали седельная сума и деревянный ящик.

— Не крал, ты ж погляди! — рявкнул кабатчик. — Тогда завещание покажи, поганец!

Он снова занес над ребенком широкую ладонь, когда запястье охватили чьи-то крепкие пальцы. Ренато обернулся, уже готовый обрушить на неведомого наглеца шквал брани, но осекся: позади него стоял высокий офицер средних лет.

— Неравных же противников вы себе выбираете, любезный, — усмехнулся он, — хоть кочергу бы малышу дали для очистки совести.

— А вы, сударь, что на моей кухне позабыли?! — вызверился кабатчик, все еще пылавший раздражением.

— Я позабыл этого мальчугана, — холодно отрезал военный.

Хозяин отер лысину и фыркнул:

— А вы кто такой, черт бы вас подрал?

— Полковник Орсо, кондотьер и глава личной охраны ее сиятельства герцогини Фонци, — прозвучало в ответ, и мессер Ренато ощутил, как сердце проваливается в живот, запутываясь во внутренностях.

— О… ваше превосходительство… виноват… — забормотал он, кланяясь. — Чему обязан такой честью?

Офицер кивнул на Алонсо, который все так же сидел в углу, словно притаившаяся мышь, и явно уповал, что о нем не вспомнят.

— Мне надобно поговорить с вашим слугой. Но, лишь войдя в питейную, я услышал из кухни такой гвалт, что всерьез забеспокоился, будто не застану мальчика в живых.

Ренато нахмурился:

— Это, сударь, дело вынужденное. Я не зверь, а мальчонка мне и вовсе родня, хоть и дальняя. Но что ж из него, неслуха, вырастет, раз с малых лет на руку нечист, коли сейчас его на ум не наставить? Я ему заместо отца, господин полковник. И мне ответ держать, кем пострел станет: добрым христианином или прощелыгой уличным.

— Я не прощелыга, — гнусаво и обиженно донеслось из угла. — Мне велено… я все сделал, как просили.

Ренато уже снова набрал полную грудь воздуха, когда Орсо повел ладонью, и кабатчик умолк, словно захлопнувшаяся шкатулка.

— Погодите, любезный. Друг мой, — обратился он к Алонсо, — это, если я не ошибаюсь, ящик с инструментами?

— Да! — всхлипнул мальчик. — Риччо… Ну, один из дядиных постояльцев… Он велел мне его