Добыча золотого орла - Саймон Скэрроу

Катон набрал воздуху и крикнул:

– Кто здесь?

Ответ последовал мгновенно:

– Я говорю от имени Каратака! Он требует от вас сложить оружие и сдаться. Иначе вы умрете.

– Кого он пытается обдурить? – пробормотал Фигул. – Умрем мы в любом случае, но смерть в бою быстрая и не такая мучительная, как под пытками. К тому же дает возможность прихватить с собой кое-кого из этих ублюдков.

На заявление о неминуемости скорой смерти Катон ответил лишь кивком. Ну вот, ясно, что конец близок, и сейчас ему казалось, будто хребет и шея зажаты в ледяном кулаке. Часть сознания, сохранившая способность мыслить рационально, подсказывала, что холод этот порожден страхом. Перед лицом смерти оказалось, что он отчаянно ее боится. Однако это не помешало ему признать правоту Фигула. Если уж умереть, так лучше здесь и сейчас, чем отдаться в руки варваров и обречь себя на долгие мучения.

– Римляне, сдавайтесь! Каратак дает слово, что вам не причинят вреда.

– Пошел ты!.. – проревел в ответ Фигул.

Неожиданно в тумане вокруг них обозначилось движение. Множество теней выдвинулись вперед и, уплотнившись, приняли облик сотен туземных воинов, замкнувших кучку римлян в сплошное кольцо. Варвары медленно приближались и остановились лишь локтях в шести перед остриями римских копий. Голос зазвучал снова, теперь гораздо ближе, хотя говоривший все равно оставался невидим.

– Каратак последний раз снисходит до того, чтобы повторить свое предложение. Сдавайтесь – и останетесь в живых. Считаю до десяти…

Катон обвел взглядом яростные лица воинов в боевой раскраске под жесткими остроконечными гребнями выбеленных известкой волос. Они стояли наготове, способные в любой миг устремиться вперед и разорвать горстку легионеров в клочья. Послышался стук, и Катон, оглянувшись, увидел, что Метелл бросил свой меч. Еще несколько человек тут же последовали его примеру. В первое мгновение Катон не ощущал по отношению к Метеллу ничего, кроме гнева и презрения, и был на грани того, чтобы в одиночку броситься на врагов. Однако взял себя в руки, понимая, что это была бы бесполезная смерть. Совершенно бесполезная. А пока человек жив, всегда остается надежда.

Глубоко вздохнув, Катон выпрямился.

– Сложить оружие.

– И что, по-твоему, они с нами сделают? – пробормотал Фигул.

Они сидели в коровнике. Прежних обитателей куда-то угнали, но унавоженная солома осталась, и теперь затвердевший помет домашних животных добавлялся к той глубоко въевшейся грязи, которая стала для римлян второй кожей.

Катон сидел, сложив руки на коленях, и смотрел на свои сапоги.

– Понятия не имею. Не представляю себе… Я даже не очень-то понимаю, почему они оставили нас в живых. До сих пор они редко брали римлян в плен.

– А что стало с теми, кого они брали?

Катон пожал плечами.

– Кто знает. Мы находили только тела или части тел. Я и рад бы тебя обнадежить, да нечем.

Фигул повернул голову и заглянул в маленькую дырочку в плетенной из ивовых прутьев стенке коровника. Там, снаружи, занимая весь остров, раскинулся вражеский лагерь: сотни круглых хижин, обнесенных невысоким частоколом. Подход к лагерю имелся лишь один, по узкой дамбе, пересекавшей окружающее остров мелководье. Дамбу прикрывали два выдвинутых вперед с острова грозных укрепления, сооруженных по обе стороны от главных ворот, сработанных из толстых, прочных дубовых бревен. Там, за воротами, уцелевшие бойцы армии Каратака отдыхали и зализывали свои раны, ожидая, когда их командир решит, что делать дальше.

Когда маленькую колонну пленных римлян привели в лагерь, огромная толпа воинов в сопровождении небольшого количества женщин и детей высыпала навстречу, осыпая грязных, оборванных, голодных представителей столь высокомерного народа-завоевателя презрительными насмешками, а заодно комьями грязи, камнями и сухим навозом. Прикрывая голову, Катон при этом взглядом профессионала присматривался к лагерю. Обращало на себя внимание то, что воинское снаряжение содержалось в порядке, а у многих в толпе с лиц не сошел пот: надо полагать, перед прибытием пленников они упражнялись в боевых искусствах. Катон полагал, что после такого разгрома дикари должны быть деморализованы и сломлены, но те, кого он видел сейчас, несомненно, были готовы к новым схваткам и стремились к ним.

Торжествуя, бритты провели пленников по всему лагерю, подвергая их обычному в таких случаях осмеянию, после чего загнали в этот коровник, где те и оставались на протяжении тридцати дней, связанные по рукам и ногам. Кормили их объедками.

В тесном загоне, где и до того-то пахло навозом, теперь отвратительно смердело мочой, калом, рвотой и потом пленных, не способных куда-либо переместиться, не потревожив товарищей, потому что были скованы одной цепью. Днем, под палящим солнцем, вонь и духота становились совершенно нестерпимыми, и каждый вдох отзывался тошнотой. А снаружи доносился лязг оружия, сопровождающийся резкими выдохами и боевыми кличами: бритты неустанно тренировались, и чувствовалось, что эти люди всеми фибрами души стремятся посчитаться в бою с римскими легионами.

– Да, проложить себе дорогу отсюда сквозь всю эту толпу шансов немного, – пробормотал Фигул, повернувшись и привалившись спиной к плетеной стенке; затем нагнулся и попытался сместить стягивающий лодыжки ремень, чтоб меньше натирало. – Даже если бы нам удалось выбраться из сарая.

Катон пожал плечами. Объективно оценив ситуацию, он уже давно отказался от мысли о побеге. Коровник день и ночь охраняли трое часовых. К тому же, если стена сарая и не создавала серьезного препятствия для людей, которые решились бы совершить побег, то этого никак нельзя было сказать о сковывавшей их длинной цепи. Бежать из коровника не представлялось возможным. А коль скоро помыслы о побеге Катон из головы выбросил, то большую часть времени гадал о том, почему вообще варвары оставили их в живых. Это казалось полностью лишенным смысла, поскольку для своих пленителей они были совершенно бесполезны. Что вообще могли значить для командующего Плавта жизни горстки легионеров, а уж тот факт, что эти легионеры бежали от римского правосудия, делал их как заложников еще менее ценными. Но если их взяли не в заложники, то зачем? Альтернатива, казалось, была только одна, и мысль о ней наполняла Катона леденящим ужасом. То была мысль о человеческих жертвоприношениях.

Каратак, как и все кельтские предводители, почитал тех, кто, по местным понятиям, занимал даже более высокое положение, чем цари, правившие крупнейшими племенами острова, – друидов. Катону уже доводилось иметь с ними дело, и на память об этом у него остался шрам от страшной раны, которую нанес ему серпом кельтский жрец. Но куда страшнее были свидетельства того, что вытворяют друиды с теми мужчинами, женщинами и детьми, которых они приносят в жертву своим богам. Неудивительно, что все то время, пока Катон сидел в коровнике, в одной связке со своими товарищами, его изводили кошмарные видения. Он представлял себя то терзаемым на каменном алтаре, то сжигаемым заживо в деревянной клетке.