Сколько стоит корона - Катерина Коновалова

Эльза была подобна солнцу. Не выдержав, он слегка приподнял голову от подушки и коснулся ее локонов невесомым поцелуем.

Она почувствовала, пошевелилась, приподнялась — и Дойл встретился с ней взглядом. Зеленые глаза немного потемнели, и щеки окрасились румянцем.

— Милорд, — нетвердо произнесла она чуть хриплым голосом. Дойл, восстанавливая подвижность в онемевшей руке, повел плечом, а потом приобнял Эльзу за плечо, привлек к себе и поцеловал, вырывая из ее груди тихий вздох.

— Я предпочел бы, чтобы вы не использовали титула, когда мы наедине, — сказал он, все-таки не находя в себе отваги обратиться к ней на «ты», как вчера ночью.

Она покраснела еще гуще, а Дойл снова откинулся на подушки и прикрыл глаза, желая ухватить еще пару мгновений этого утра. Позднее, когда груз забот вновь придавит его, воспоминания об этом пробуждении станут для него отрадой, послужат спасительной гаванью его метущемуся разуму.

— Торден, — покорно назвала она его, как бы пробуя имя на вкус — снова. Дойл приоткрыл один глаз. Его имя слишком соблазнительно звучало в ее устах. Утихшее вчера желание взметнулось с новой силой, сгоняя остатки полудремы, ускоряя ток крови в венах. Но в тот момент, когда он собрался было поцеловать жену, в дверь оглушительно постучали — проклятый обряд требовал, чтобы супруги вышли из спальни, пока все гости не разъехались по домам.

Эльза нахмурилась, и Дойлу показалось, что она тоже разочарована некстати явившимся гостям.

— Если вы желаете, моя леди, — сказал он тихо, — я велю теням скинуть их с лестницы.

— Традиции требуют, чтобы мы вышли, — морщинка между бровями разгладилась.

— К сожалению, вы правы, — согласился Дойл, а про себя подумал, что, по крайней мере, уже на следующее утро никому не будет до них никакого дела.

Звать Джила он не стал, оделся сам, хотя от натягивания сапог спину как будто прожгло раскаленной сталью. Платье Эльзы — уже не то белое, которое было на ней во время свадьбы — лежало, еще вчера подготовленное, недалеко от стола — но Дойл едва ли смог бы помочь ей справится с ним, так что, приведя себя в порядок, спросил:

— Ваша Мила ждет вас у дверей, я надеюсь?

Эльза опустила голову и тихо сказала:

— Мила тяжело занемогла, милорд. Мне пришлось отправить ее в Харроу. Моя новая служанка — Кори — должна ожидать нашего пробуждения.

Старуха, видимо, была дорога Эльзе, так что Дойл пробормотал:

— Надеюсь, она поправится, — хотя понимал, что в ее возрасте это едва ли возможно. Кажется, Эльза тоже это понимала, потому что еще несколько мгновений оставалась печальной, но вскоре взбодрилась. Дойл позвал к ней служанку, и та в какие-нибудь полчаса помогла ей одеться и заплела ее волосы в косы, которые закрутила на голове, обращая их в подобие короны. Дойл понимал, что в своем помятом сером наряде (лежащий на сундуке золотой он даже трогать не стал) рядом с величественной, необычно нежной в светло-зеленом платье леди Эльзой он смотрится комично и даже, пожалуй, глупо. Но поделать с этим ничего не мог, так что гордо предложил ей руку. Кори распахнула перед ними дверь, и они вышли из спальни — уже окончательно, в глазах Всевышнего и людей, мужем и женой.

К счастью, вчера вечером гости напились так, что присутствовали на утреннем выходе Дойла и его жены из спальни отнюдь не в полном составе. Эльза не покраснела, скорее, побледнела, когда заметила настороженные и напряженные взгляды придворных, а Дойл только оглядел их всех и жестом показал одному из теней на пропущенный и не изъятый короткий меч на поясе одного из лордов. Тень исправил это досадное упущение, придворные заволновались, а Дойл первым прошел по лестнице, ведя за собой Эльзу.

В малой тронной зале Эйрих был один. Дойл остановился на пороге, наклонил голову в знак приветствия, Эльза опустилась в реверансе, но тут же была подхвачена под руки королем, слетевшим с трона.

— Ваше величество, — начала было она, но Эйрих прервал ее:

— Не желаю слышать этого обращения внутри семьи, а мы с вами теперь семья. Помимо брата у меня теперь есть сестра, и я счастлив этому, — он расцеловал Эльзу в обе щеки и отпустил.

Дойл ничего не сказал, только проковылял к небольшому столу, расположился за ним и налил себе вина. Эйрих тем временем подвел к столу Эльзу и сказал с улыбкой:

— Дорогая сестра, клянусь, я вас еще мало знаю, но уже люблю самой искренне любовью.

— Сир, — она явно смутилась от такого натиска, а Дойл хмыкнул и ладонью отер рот. Эйрих, если хотел, мог и ошеломлять, и пугать, и смущать, — я не знаю, чем заслужила это.

— Не скромничайте! — Эйрих усадил Эльзу на мягкий невысокий стул и собственноручно налил вина. — Я вас люблю уже за один этот взгляд моего брата.

Дойл приподнял одну бровь, а Эйрих пояснил:

— Я словно вижу перед собой того мальчишку, своего товарища по играм и проказам, каким он был… — Дойл резко втянул в себя воздух, но Эйриха уже было не остановить, он закончил: — до плена.

— Замолчи! — велел Дойл.

Взгляд Эйриха сделался очень проницательным, от недавнего благодушия не осталось и следа. Он сказал, глядя в глаза Дойлу, но обращаясь к Эльзе:

— Видите ли, миледи, во время прошлой войны с Остеррадом мой брат, спасая мне жизнь, попал в плен, и только милостью Всевышнего мы смогли вызволить его.

Эльза тихо выдохнула, а Дойл стиснул зубы и поднялся. Он догадывался, зачем Эйрих говорит это, но мечтал забить эти слова ему в глотку, ударить его, причинить боль в ответ на собственную боль.

— Ты никогда не скажешь этого своей жене сам, — произнес Эйрих, — а ей лучше бы знать, откуда шрамы у тебя на спине.

— Довольно!

Эльза молчала, и Дойл боялся взглянуть ей в глаза — не потому что опасался увидеть презрение или раздражение, а потому что не хотел пугать. Он не мог удержать выражение своего лица и чувствовал, как рот корежит оскал ярости.

Глаза Эйриха посветлели, он подошел к Дойлу, положил руку ему на плечо, крепко сжав пальцы и не давая вырваться, и тихо прибавил:

— Я хочу, чтобы твоя жена знала об этом, как и о том, сколько сил ты тратишь на поддержание спокойствия в моем королевстве, как храбро льешь собственную кровь во имя его процветания.

Ярость все еще плескалась в душе, но взгляд брата успокаивал. Эйрих хотел оказать ему услугу — и оказал, на свой лад. Он желал, чтобы, решив вновь обвинить своего супруга в жестокости, миледи Дойл знала, что он сам пережил пытки и плен и что для него всегда превыше всего останется справедливость.

Но Дойл предпочел бы не поднимать эту тему вовсе. И смотреть на Эльзу по-прежнему не мог. Он знал, что позднее, вечером, успокоится, а до тех пор предпочел заняться делами.

Но буквы с трудом складывались в слова, а слова — в смыслы. Едва злоба, поднятая Эйрихом, утихла, Дойл вспомнил вчерашнюю ночь — и это сладостное воспоминание вскружило ему голову, заставило выпустить перо из пальцев.