Странствие Бальдасара - Амин Маалуф

И вот, превратив, так сказать, сомнение в уверенность, а затем объяснив темное место вполне ясным толкованием, Мазандарани спросил себя: почему же Бог пожелал этой двойственности? Почему Он явственно не поведал, что высшего Имени не существует? И ответил: если Он захотел так противоречиво выразиться о высшем Имени, это, конечно, не для того, чтобы нас обмануть или ввести в искушение, — подобные намерения, исходящие от Него, опять-таки были бы немыслимы; Он не мог нам внушать, будто бы высшее Имя существует, если бы его не было! Следовательно, высшее Имя обязательно существует; а если Всевышний не сказал нам этого более ясно, значит, Он в бесконечной мудрости своей повелел указать путь к нему лишь тем, кто этого достоин. При чтении этого уже упоминавшегося стиха — «Воздай хвалу Имени Господа Твоего, Величайшему», — как и при чтении многих других коранических стихов, большинство останется в убеждении, что они поняли все, что должно быть понято; тогда как только избранные, посвященные, смогут пересечь эту тонкую грань и проскользнуть в дверцу, которую Он приоткроет навстречу их горячему желанию.

Полагая, что этими рассуждениями он без тени сомнения установил, что Сотое Имя существует и что Бог не запретил нам искать его, Мазандарани пообещал своим ученикам описать в этой книге, что это за имя и чем оно не является.

— Так это он написал ее? — спросил я, стыдливо понизив голос.

— Здесь тоже нет единого мнения. Некоторые уверены, что он так никогда ее и не написал, другие утверждают, что написал и что она называется «Книга о Сотом Имени», или «Трактат о Сотом Имени», или даже «Откровение тайного Имени».

— Я видел книгу, которая побывала в моем магазине и называлась именно так, но мне так и не довелось узнать, написана ли она рукой Мазандарани. — Это была не совсем ложь, и это — единственное, что я мог сказать, чтобы не выдать себя.

— Она все еще у вас?

— Нет. Прежде чем мне удалось ее прочесть, ее выпросил у меня посланник французского короля, и я ее отдал.

— На вашем месте я не отдал бы этой книги, не прочитав ее. Но ни о чем не жалейте, это, несомненно, была подделка…

Думается, я довольно верно передал все сказанное Эсфахани, по крайней мере самое главное, потому что мы беседовали целых три часа.

Он, кажется, говорил со мной вполне искренне, и при наших будущих встречах я постараюсь ответить ему такой же искренностью. И я продолжу мои расспросы, так как уверен, что он знает об этом бесконечно больше того, что он мне уже сообщил.

21 мая.

Какой болезненно-тоскливый день.

Насколько вчерашний принес мне радость и новые знания, настолько этот не принес ничего, кроме новых причин для негодования и разочарования.

Уже при пробуждении я почувствовал позывы к рвоте. Может, это вернулась морская болезнь, вызванная корабельной качкой, а может, я слишком злоупотребил накануне персидскими сладостями из душистых семян сосны, фисташек, нута и кардамона.

Чувствуя себя разбитым и потеряв аппетит, я решил на весь день ограничить себя в еде и заняться чтением, оставшись в своей узкой каморке.

Мне бы хотелось продолжить нашу беседу с «принцем», но я был не в том состоянии, чтобы видеться с кем бы то ни было; и, утешая себя, подумал, что, может, и лучше не слишком нажимать на него, выказывая свое любопытство, словно я собираюсь что-то у него выведать.

Когда в самом начале дневного зноя, в то время как все предавались сиесте, я решил пройтись, палуба была совершенно пуста. Но вдруг в нескольких шагах от себя я увидел капитана, прислонившегося к борту и, похоже, погруженного в какие-то размышления. Хотя у меня не было никакого желания с ним разговаривать, мне также не хотелось, чтобы он подумал, будто я его избегаю. Тогда я продолжил свою прогулку тем же неспешным шагом и, поравнявшись с ним, вежливо поздоровался. Он ответил мне, но с несколько отсутствующим видом. Чтобы молчание не слишком затянулось, я спросил его, когда и в каком порту мы пристанем к берегу.

Мне казалось, что это самый обыкновенный и самый банальный вопрос, какой только может задать пассажир своему капитану. Но этот Центурионе обернулся, подозрительно взглянув на меня и угрожающе задрав вверх подбородок:

— К чему этот вопрос? Что вы хотите узнать? Какого черта пассажир хотел бы знать, куда идет его корабль? Но я сохранил улыбку на губах, объяснив свое желание почти извиняющимся тоном:

— Дело в том, что на последней остановке я купил мало припасов, мне уже кое-чего не хватает…

— Вы сами виноваты! Пассажир должен быть предусмотрительным.

Еще не хватало, чтобы он меня начал воспитывать из-за такого пустяка. Я собрал все, что осталось от моей вежливости и терпения, чтобы произнести прощальные слова и удалиться.

Часом позже он послал ко мне Маурицио с супом.

Даже если бы я чувствовал себя абсолютно здоровым, я бы к нему не притронулся; а сейчас у меня есть самая веская причина, так как сегодня меня опять мутит.

Прося юнгу передать мою благодарность, я намеренно отпустил в адрес капитана несколько саркастических шпилек. Но Маурицио старательно сделал вид, будто ничего не расслышал, и мне ничего не оставалось, как сделать вид, что я ничего не говорил.

Таким был мой день, и вот сейчас я сижу над страницей дневника с пером в руке, и в глазах у меня стоят слезы. Сколько всего стало мне вдруг здесь недоставать. И твердой земли, и Джибле, и Смирны, и Генуи, и Марты, и даже Грегорио.

Тоскливый день, болезненно-тоскливый.

24 мая.

Мы бросили якорь по ту сторону Гибралтара и Геркулесовых Столбов, в порту Танжера[55], который совсем недавно принадлежит английской короне, — признаюсь, я и не подозревал об этом до сегодняшнего утра. Правда, он уже два века как принадлежал Португалии, которая завоевала его и владела им по праву сильного; но когда четыре или пять лет назад инфанта Катарина Браганса[56]вышла замуж за короля Карла, она принесла ему в качестве приданого два города: один — этот, а второй — Бомбей, в Индии. Говорят, что посланные сюда английские офицеры совсем не рады этому и ведут обидные речи, хуля то, что они считают ничего не стоящим подарком.

Однако город показался мне нарядным, его главные улицы, широкие и прямые, застроены крепкими добротными домами. Я увидел там также плантации апельсиновых и лимонных деревьев, распространяющих одуряющий аромат. В здешнем воздухе царит мягкая сладость, связанная с близостью Средиземного моря, Атлантики, пустыни, которая тоже недалеко отсюда, и Атласских гор. Мне кажется, что ни один другой край не имеет такого расположения — на перекрестке четырех климатических зон. На мой взгляд, это именно такая земля, которой был бы счастлив владеть любой король. Прогуливаясь сегодня, я встретил старого горожанина, португальца, который родился в этом городе и отказался покидать его вместе с солдатами своего короля. Его имя — Себастьяо Магальяйнш[57]. (Не мог бы он быть потомком известного мореплавателя? Да нет, он бы, конечно, сказал мне об этом…) Это он сообщил мне, о чем здесь шушукаются, и сказал, что сам-то он убежден, будто насмешки английских офицеров вызваны единственно тем, что супруга их государя — «папистка»; некоторые из них думают, что сам Папа тайно способствовал заключению этого брака, чтобы попытаться вернуть Англию в лоно своей церкви. Но если верить моему собеседнику, этот союз можно объяснить иначе: Португалия вечно воюет с Испанией, до сих пор еще не отказавшейся от мысли вновь завоевать ее[58], и поэтому стремится укрепить узы, связывающие ее с врагами своего врага.