Мальчик, идущий за дикой уткой - Ираклий Квирикадзе

Давид Алексеевич взревел, хотел вскочить, но не смог. Я бежал и слышал вслед вопли и ругань.

Я допил кофе, вернулся с океана. Звонит Бахтияр.

– Придумал?

Я рассказываю, как связал руки-ноги дедушке перед тем, как сознаться в страшном преступлении. Ему история понравилась. Чулпан Хаматова смеется. Мы все довольны. Я послал факсом диалоги… В таджикской гостинице у немецкого продюсера была эта техноновинка – факс. Бахтияр снял эту сцену, где Чулпан говорит отцу, который белит стены дома: “Можно я свяжу тебе руки?” – и потом сознается, что забеременела.

Бахтияр срежиссировал и смонтировал эту сцену так, что в зале всегда хохот. Замечательный образец трагикомедии. Сейчас, увы, куда-то из фильмов испарилась эта трагикомичность. Сейчас только ржач и зубоскальство. Великие трагикомедии творили большие мастера – Чарли Чаплин, Бастер Китон, Жак Тати, Федерико Феллини, Витторио Де Сика. Перестал делать трагикомедии Георгий Данелия. Вспомните “Осенний марафон”, “Мимино”, “Не горюй!”, “Афоня”. В Америке блистают братья Коэн (не всегда), Вуди Аллен. Ушел из жизни Балабанов, который умел в черных сюжетах тонко, иронично смеяться. И вот Бахтияр Худойназаров сказал своей маме в берлинском госпитале: “Мама, все”…

У него был свой стиль. Свое чувство комического. Он рос от фильма к фильму и, казалось, подбирался к чему-то главному. Любимец многих фестивалей (есть определенная каста режиссеров, фильмы которых желают иметь в своих программах директора кинофестивалей: КимКи-Дук, Паоло Соррентино, Ульрих Зайдель, Эмир Кустурица). Бахтияр входил в этот шорт-список, хоть его имя не было столь знаменито, как имена, названные выше. Знаю, что директор Берлинского фестиваля Дитмар Козлик боролся за бахтияровский фильм “В ожидании моря”, но он достался Марко Мюллеру директору Венецианского фестиваля, который открыл этим фильмом свое новое детище – Римский кинофестиваль. Во всей этой суматохе, суете, битве амбиций Бахтияр был всегда спокоен – оголенными нервами он творил, а после, как фильм был сделан, он словно впадал в зимнюю спячку и вновь становился похож на фенимор-куперовского индейского вождя, а может, и на фараона Хеопса, чей портрет никто из нас не видел.

Хочу рассказать, как мы монтировали “Лунного папу”. Австрийцы вложили в производство фильма небольшие деньги, поэтому монтировать Бахтияр обязан был в венской монтажной. Он работал там пару недель, позвал меня. Всю жизнь я мечтал увидеть Вену – детское потрясение от фильма “Большой вальс”, золотой бюст Иоганна Штрауса в парке, дом, где жил и творил Вольфганг Амадей Моцарт, венские кафе, сладости, венская опера. Все это – моя мечта о Вене. Я приземляюсь в венском аэропорту. Меня встречает машина и по окружной дороге везет на окраину австрийской столицы, где большой комплекс постпродакшн с монтажной. Живу я этажом ниже монтажной, там что-то вроде гостиницы. С первого дня приезда монтируем. В воскресенье монтируем. Едим в небольшой закусочной при монтажной: сосиски венские, пюре, пиво. Так три недели. Вижу, что Бахтияру неловко. Но австрийские продюсеры считают каждый человеко-час. Фильм с каждый днем обретает силу. Но мы выдыхаемся. В монтажной одно окно и одна для нас радость. Напротив монтажной метрах в семи распахнуты окна венской бани. По четным – женские дни, по нечетным – мужские. По четным сперва робко, потом смелее и смелее мы смотрим на обнаженных венок. Это чрезвычайно увлекательно, не мешает работе. Бахтияр обнаружил в соседней комнате телескоп. На нем надпись: “Лунный”. Мы перетащили его в монтажную, направили на окна бани и в упор рассматриваем девушек и пышных матрон. Мы смонтировали фильм, несмотря на великие визуальные соблазны. Меня посадили в машину (Бахтияр остался на другие постпродакшн-работы), я молил дирекцию: проедем через центр, посмотрим хотя бы золотого Штрауса. Мне обещали, но, как всегда, долго готовили материалы, которые я кому-то должен был в Москве передать. И вновь мчимся по окружной, опаздываем на рейс…

На фестивалях, в европейском прокате фильм “Лунный папа” имел большой успех (был выдвинут на “Оскара”). В России в те годы (конец девяностых) существовали прокатные проблемы. О фильме писали, но видеть его почти не видели. После “Лунного папы” мы с Бахтияром постоянно строили совместные планы. Я написал для него “Восточно-западный диван”. Он оказался дорогим проектом. Мы замечательно дружили. Приезжая в Берлин, мы пили по всяким смешным поводам, то день рождения Карла Маркса, то к нему на квартиру ночью нагрянул муж его возлюбленной, не обнаружив неверную, по странной немецкой логике пошел за ящиком пива. Бахтияр звонит мне “приходи”, и мы до утра с рогоносцем пели что-то вроде “Интернационала”.

Бахтияр стал снимать телевизионные сериалы. В них он вновь и вновь проявлял себя отличным кинорежиссером. Сериалы Худойназарова делались без примеси телевизионных штампов. Он как бы нарочно разрушал механизм телевизионного восприятия. Актеры, привыкшие в сериалах играть как бы внутренне зевая, заряжались энергией, как зайцы в популярной рекламе о батарейках. Но зрителю не особо нравились его сериалы. Они своей непривычностью мешали смотреть на экран и потягивать пиво. В творчестве Бахтияра Худойназарова появились затяжные паузы.

Бахтияр женился раз, два, три. Все его жены были очень красивые. Но что-то не случалось. Он мечтал о семье, о детях. Как-то спросил меня об одном моем рассказе, который я читал ему еще во времена поиска сюжета для Карла Баумгартнера, “Огнеупорный Одиссей”. В нем я описывал начальника пожарной команды города Батуми. Рассказ я потерял… Благодаря настойчивости Бахтияра написал заново. Мы перевели его на английский. Дали почитать Баумгартнеру, тот загорелся делать его. Но история вновь грузинская. Каждый из нас понимал, что переадресовывать, как “Лунного папу”, в Таджикистан будет трудно. После ряда приездов Баумгартнера в Москву, моих – в Берлин Бахтияр задал простой вопрос: “А я, таджик, не смогу снять грузинский фильм с грузинскими актерами на немецкие деньги?” Мы пили вино в знаменитом KDB. “Можешь”, – сказал я уверенно. Мы втроем засмеялись. Баумгартнер соединил свой и наши кулаки. Так мы принимали решения. Позвонили Морицу Бляйтропу, чтобы предложить ему главную роль. Но не застали его. Он стал слишком знаменит, его полюбил Голливуд. Потом какие-то события в мире стали мешать начать работу. Экономические кризисы, лихорадка доллара и евро. Болезни коварно подкрались, сначала к Баумгартнеру, потом к Худойназарову. Встречаясь с Бахтиком, мы говорили об “Огнеупорном Одиссее”. “Я сам бы сыграл пожарника”, – сказал он как-то.

Вот краткое содержания сценария “Огнеупорный Одиссей”, который хотел снять Бахтияр.

“Одиссей Пипия, начальник пожарной команды города Батуми, снился Амалии Пиписмедовой каждую ночь с гигантским брандспойтом в руках. Из брандспойта лилось что-то горячее, что обжигало ее…

Пипия был нашим соседом по дому на улице Осоавиахим, 17. Дом был знаменит. Но не тем, что в нем жил Одиссей, жил я, жила Амалия Пиписмедова. Мраморная доска с широкой трещиной посередине сообщала, что в начале двадцатых годов на улице Осоавиахим, 17 недолгое время жил поэт Сергей Есенин, который однажды проиграл в карты бабушку Амалии Пиписмедовой, Шаганэ, и отыграл ее обратно с воплем: “Шаганэ ты моя, Шаганэ!”