Дочь викинга - Юлия Крен

Гизела не только слышала его слова, но и чувствовала их: холод зимы; волчьи клыки, впивавшиеся в ее плоть; волны наводнений, смыкавшиеся у нее над головой; землетрясения; частое дыхание Фенрира, рвавшего оковы; объятия Змея, сжавшего ее тело, как сжимал он когда-то Мидгард.

Только потом принцесса поняла, что обхватывает ее тело. Вернее кто. Не Змей. Тир.

– Отпусти меня…

Может, он забыл, кто он, зато не разучился смеяться. Тир смеялся громко, пронзительно.

– Когда начался Рагнарек, Локи освободился из пещеры, где его удерживали после смерти Бальдра. Яд больше не капал ему на голову. Боги были уже не властны над ним. Локи восстал. Он радовался последней великой битве. И стал сильнее, чем прежде.

Руна подумала, что глаза обманывают ее, когда узнала стоявшего перед ней человека.

Должно быть, он прокрался сюда, никем не замеченный. Теперь же, когда их взгляды встретились, мужчина замер на месте, пригнувшись, точно хищник, изготовившийся к прыжку. Это был не кто иной, как Таурин.

Руна невольно отпрянула, слегка наклонив голову и согнув колени.

Мир, казалось, затаил дыхание. Не пели птицы, не шумело море, не шелестел ветер в ветвях деревьев. Не было времени задавать вопросы. Почему Таурин жив? Зачем он здесь? Как нашел их? Не было ужаса, не было удивления, не было угрызений совести оттого, что Таурину удалось застать ее врасплох. Была только одна мысль: «Он хочет убить меня».

У Таурина был меч, у Руны – нож. Франк был силен, но изможден, Руна же хоть и была слабее, но всю зиму тяжело трудилась на свежем воздухе, а ночами спала в тепле.

Его глаза остекленели, как у мертвеца, Руна же чувствовала себя живой как никогда. Ее сердце гулко билось в груди.

Да, он хотел ее убить. И он мог ее убить. Но только в том случае, если она допустит ошибку.

– Ты вспомнил, кто ты? – пробормотала Гизела. – Ты все вспомнил?

Теперь она вновь могла говорить, но приподняться ей не удавалось – тело Тира придавливало ее к земле. Во рту чувствовался привкус песка и пепла.

– Я не лгал вам. Я и правда забыл, кто я. Но ты вернула мне воспоминания. Ты и никто другой.

– Но… – Ее язык будто увеличился, веки стали тяжелыми.

А еще Гизела чувствовала отвращение к Тиру. И как она могла смотреть на него без страха и ненависти?

– Ты сказала мне, что хочешь быть доброй, – в его голосе не было насмешки, глаза сделались пустыми. – И вдруг я вспомнил, что ко мне никто не был добр. Ни мать – она умерла, рожая меня. Ни вторая жена моего отца – она бросила ребенка соперницы в реку, хотела утопить меня. Ни мой отец – он вытащил меня из воды, но бил каждый день. Ни воины великого короля Альфреда – я попал им в руки, когда поплыл с Роллоном в Англию. Эти воины хотели проверить, сможет ли выжить человек без носа, глаз и ушей. Прежде чем они все это отрезали, их король вмешался и защитил меня, но солдаты нанесли достаточно ран, чтобы у меня навсегда остались шрамы. Как по мне, король мог бы и не вмешиваться. Может, тому, кто не видит, не слышит, не чувствует запахов, лучше живется. Да, я отказался бы от ушей, глаз, носа. Я мог бы отказаться и от доброты. Никто никогда не был добр ко мне, и все же я еще жив. У меня столько шрамов, и все же я еще жив…

Гизела никогда не слышала, чтобы он так кричал, и сколько бы равнодушия и презрения ни было в его словах, в голосе Тира звучало отчаяние, а на глазах выступили слезы, и принцесса поняла, что пусть и не всякий злой человек может стать хорошим, но всякий злой человек когда-то был безутешен.

А потом Тир замолчал. Его пальцы сжались на ее плечах. Гизела не могла сопротивляться, тело не слушалось ее.

– Прошу… отпусти меня.

– И дело не только в том, что в доброте нет необходимости. Глуп тот, кто проявляет доброту, – прошипел Тир. – Ибо в начале мира не было добра, не будет его и в Рагнарек. Мир восстал из хаоса, и в хаос же вернется.

Таурин до сих пор не мог поверить в то, что нашел их. Почему же он стоит на месте? Он так долго не мог обрести покой, он шел не отдыхая, гонимый зовом. Все это время он словно был в ловушке. Таурин не мог почувствовать себя свободным, пока не найдет этих двух девушек. Но страна была большой, а здешние жители боялись чужаков. Кого бы Таурин ни спрашивал, крестьяне отмалчивались.

Когда зима закончилась, франк стал сомневаться в том, что беглянки еще живы. И все же он не прекращал поисков. Таурин шел к своей цели. Он больше не причесывался и не подстригал бороду, не мылся, не зашивал порванную одежду. Он провел много часов в лесу. Однажды, увидев свое отражение в луже между двумя деревьями, франк не узнал себя. Он вообще не мог бы сказать с уверенностью, кто отражается в водной глади, человек или зверь. Впрочем, его двойник в воде не очень-то походил на животное, скорее на отшельника, чей запущенный вид свидетельствовал о том, что ему удалось отречься от всего мирского. Но если монах-отшельник стремился к одиночеству, чтобы восславить Господа, то Таурин отправился на поиски беглянок, чтобы отомстить. Что ж, судя по всему, Господь был на его стороне, иначе как бы франк догадался пойти вдоль берега?

Земли тут были пустынными. Кто бы ни жил здесь раньше, он бежал прочь в страхе перед набегами норманнов. А вот эти девушки не бежали. Они пережили зиму и обосновались в этом селении.

Таурин застыл на месте, и только сердце рвалось у него из груди. Это было величественное мгновение. Сейчас время вновь начнет свой бег. Сейчас он вступит в бой. Но пока что мир остановился. Время остановилось. И вернулись воспоминания – как всегда бывало в тишине.

Это зловоние… Как же там дурно пахло! Во дворце графа лечили раненых. Распространялся мор, свежей воды не хватало. Жители окрестных селений прятались на острове. Пылали пожары. Крики были такими громкими, но никто их не слышал. Его красавица медленно умирала… день за днем.

Глаза Таурина сузились. Он занес меч, и мир сбросил оцепенение. Он будет сражаться, будет убивать. Он отомстит за свою возлюбленную.

Таурин вперил в Руну мертвый, пустой взгляд, но затем что-то блеснуло в его глазах. Безумие? Или печаль? Северянке это было неведомо. Не знала она и того, что видит он в ее глазах.

Девушка глубоко вздохнула. Сейчас начнется бой, а ведь они не перекинулись даже словом. Ему не нужно было объяснять свое желание убивать. Ей не нужно было объяснять свое желание сопротивляться.

Грудь Руны разрывалась, натужно билось сердце, голова готова была лопнуть. Перед глазами у нее все окрасилось алым. Алым, как кровь.

Слова Тира жгли ее огнем. Или нет… То был не огонь, то был яд змеи, обвившейся вокруг ее тела и вонзившей зубы в ее кожу. Или то были не зубы? Гизелу ранили шрамы, его шрамы, царапавшие ее нежную белую кожу. Это было его самое страшное оружие. Шрамы.

– Отпусти меня! – жалобно протянула принцесса. – Не надо!

Тир отстранился, хватка змеи разжалась, но теперь на грудь Гизеле прыгнул волк Фенрир. С его губ срывалось пламя, а из глаз и ноздрей валил дым.