Цвет боли. Красный - Эва Хансен

— Куда?

— В Королевскую оперу, там «Бал-маскарад» Верди.

Вот когда пригодился вечерний гардероб Бритт. Я просто отцепила от ее бирюзового платья шлейф и получилось весьма симпатично. Ларс даже восхищенно присвистнул:

— О-ля! Кстати, тебя пороть пора, ты не находишь?

— Не нахожу.

Он поднимает мое лицо:

— Но хочешь этого. Нам с твоим телом кажется, что очень хочешь…

— В Королевскую оперу после порки?!

— Нет, порка после театра.

Слушать «Бал-маскарад» в стенах Королевской оперы, при том, что прообраз главного героя Рината — король Швеции Густав III — именно здесь на балу и был смертельно ранен, несколько странновато.

Когда мы еще только едем в театр, Ларс со смешком интересуется, помню ли я, чем в гастрономии знаменит король Густав.

— Запретом кофе и чая?

Я помню, что Густав сначала обложил употребление этих напитков огромным налогом, но запретный плод сладок вдвойне, это привело только к увеличению потребления. Народ, обожавший своего короля, не подчинился. Тогда Густав решил доказать, что оба напитка вредны для здоровья, и приказал поставить научный эксперимент. Преступникам-близнецам, обладавшим крепким здоровьем, заменили смертную казнь на пожизненное заключение, выдавая ежедневно одному три чашки кофе, другому столько же чая. Король хотел доказать, что «отрава» сократит жизнь обоих, но конца эксперимента не дождался. Близнецы пили кофе и чай и продолжали жить. Подопытные пережили экспериментатора, а шведы стали потреблять кофе столько, что с ними мало кто может сравниться.

Урок? Не навязывай нации своих гастрономических предпочтений даже с благими намерениями.

А самого Густава смертельно ранили в спину именно в здании построенной по его приказу Королевской оперы, покушение, конечно, было вовсе не из-за кофе или чая, нашлись политические мотивы.

Кофе в баре и ресторане Королевской оперы все равно подают. И чай, если захочется, тоже.

Сначала все идет хорошо, Ларс доволен моим видом, с удовольствием слушает прекрасную музыку Верди, доволен тем, как слушаю я… Но после первого акта, когда я с любопытством разглядываю нарядную публику, Ларс вдруг в жесткой форме требует, чтобы перестала глазеть на мужчин.

— Каких мужчин?! Ни на кого я не глазею. Зато на тебя глазеют все женщины вокруг.

— Они на меня, а не я на них.

Мы уезжаем из театра после второго акта, не дождавшись конца представления, забыв, что заказан столик в ресторане, в машине устраиваем друг другу настоящую сцену ревности. Ларс злой, как черт, из зала он тащил меня за руку так, словно хотел ее сломать, в машине просто шипел.

Дома сидит, не глядя в мою сторону. Понятно, что нам нужно поговорить, объясниться, только как?

И я вдруг нахожу выход. Выход, за который недавно сама в свою сторону плюнула бы.

— Ларс, я не понимаю, в чем провинилась, но ты можешь меня наказать.

Нет, в руках не тапки — флоггер.

Флоггер летит в сторону, а я оказываюсь у Ларса в объятиях:

— Линн, пойми, ты моя и только моя. Я не могу видеть, как на тебя раздевающим взглядом смотрят другие.

— Но я-то чем виновата? Хочешь, буду ходить в старых джинсах и рубашке с порванными рукавами? Я же шага без тебя не делаю, все под контролем.

— Я все понимаю, но поделать с собой ничего не могу.

— Собственник несчастный!

— Да, ты должна подчиниться мне всей душой.

— Да уже подчинилась, Ларс!

Ссора заканчивается бурными объятиями.

— Ты говорила, что готова делать то, что делала под действием мусцинола, и без него…

— Готова.

— Докажи.

С удовольствием доказываю.

Оказывается, Ларс действительно разбудил во мне невиданные силы, я не насилую его, но отвечаю с таким жаром, что мы засыпаем только к утру и едва живыми. И это при том, что приходится обходиться осторожно с моей еще больной грудью. Ларс бормочет:

— А с виду приличная девушка… Скромная, тихая…

— Ты же хотел, чтобы я стала развратницей в твоей постели.

— А ты не в моей. Вот когда попадешь в мою, тогда и развратничай.

— Хорошо, не буду.

Его глаза немедленно раскрываются, сна как ни бывало:

— Что не будешь?

— Буду вести себя скромно.

— Угу, согласен. До утра можешь вести себя скромно. Завтра я тебя распишу, готовься.

Бабушка по моему счастливо-сонному голосу поняла, что я в состоянии блаженства, посмеялась и заявила, что я непременно должна привезти Ларса на Рождество, чтобы представить его:

— Линн, я хочу видеть молодого человека, который сделал тебя счастливой.

Примерно это же заявила и Бритт. В последнюю неделю очень занята из-за свадьбы она, занята и я. Бритт визжала от восторга, слушая, чем именно. Я не рассказывала ей о своих ощущениях, но по восторженному аханью она уже поняла, что это нечто непередаваемое. Подруга заставила сделать снимок пирсинга и прислать его, взяла с меня страшную клятву, что я отведу ее к Николасу за такими же игрушками, объявила, что не останется в Калифорнии и дня лишнего, потому что таких новостей, как у меня, не стоит ни одна свадьба ни одного бывшего.

— Знаешь, мне как-то все равно. И это бесит всех вокруг куда сильней. За мной на задних лапках бегают толпы самцов с предложениями от простого свидания до обручального кольца, но я мыслями в Стокгольме и совершенно недоступна.

Заканчивается все заявлением:

— Линн, Ларс прав, а мы дуры!

— В чем именно он прав, и в чем дуры мы?

— Нужно слушать свои желания и плевать на то, что твердят разные ханжи, которые испытывали оргазм раз в жизни и то потому что автомобиль слишком трясло на неровной дороге.

Я хохочу так, что роняю трубку.

— Бритт… я так по тебе соскучилась! Не с кем поговорить. Марта липнет ко мне…

Договорить не успеваю, вопль подруги едва снова не заставляет выронить телефон из рук:

— Не смей подпускать Марту к Ларсу! Она хищница.

На меня снова накатывает приступ хохота:

— Угомонись, у нее есть Оскар.

— Ну и что, мужиков много не бывает.

— Господи, Бритт, возвращайся скорей. Сама разгонишь всех от нас с Ларсом.

— И Оскара у Марты тоже отобью.

— Это тебе зачем?

Подругу понесло:

— Представляешь, как было бы здорово, дружи мы парами.

Я попыталась напомнить: