Три минуты молчания. Снегирь - Георгий Николаевич Владимов

таким… энтузиастом. Про юность мятежную. Поймёт он что-нибудь? Когда в таком виде в салон считает возможным явиться. Ох, распустил вас Сергей Андреич…

– А чо? С вахты… – Юрочка побурел весь, заморгал.

«Дед» ему сказал угрюмо:

– Масла не подливай больше. Я замерял перед пуском, там на ладонь лишку.

Юрочка вытянулся – с большой готовностью:

– Щас отольём немедленно.

– На работающем двигателе не отливают. Масло – в работе. Сегодня, я думаю, дрейфовать придётся, тогда и остановим.

– А может, и не придётся дрейфовать? – Граков уже не «деда» спрашивал, а всех нас. – Выберем и снова – на поиск?

«Дед» отставил тарелку, выпил единым духом компот и пошёл. Граков ему вслед глядел – то ли с печалью, то вроде бы жалостно.

– Как всё ж Бабилов-то сдал. Слышит, наверно, плохо. Ну, и мнение, конечно, трудно переменить, раз оно сложилось и высказано. – Опять он к нам повернулся с улыбкой. – Так как, моряки? Выйдем или перекурим это дело?

– Я – как прикажут, – сказал Шурка.

– Всё ты мне: «Как прикажут»! А сам?

Мы вставали по одному и вылезали – через его колени. Встать да пропустить нас – это он не догадался.

– Так ты меня жди на палубе, – сказал он Шурке. – Ты меня там увидишь, матрос.

Мы его увидели на палубе. С «маркони» он вышел, с механиками, со старпомом, только доспехи ему подобрали новые, ненадёванные. Предложили на выбор – гребок или сачок: не сети же начальству трясти. Он взял – сачок. Сдуру как будто – на гребок нет-нет да обопрёшься в качку, а сачком надо без задержки вкалывать, по пуду забирать в один замах, тут в два счёта сдохнешь. Да он-то не затем вышел, чтобы сдыхать, – так размахался, что мы только очи вылупили. И ещё покрикивать успевал, хоть и с хрипом:

– Веселей, молодёжь, веселей! Неужто старичков поперёд себя пустим? И-эх, молодё-ожь!..

Уже ему чешуя налипла на брови, и всего залепило снегом, уже кто вышел с ним – понемногу сдохли, только чуть для виду гребками ворочали, – а у него замах такой же и оставался широченный, как будто он вилами сено копнил, и никакая же одышка его не брала. Честное слово, даже нам это передалось, хоть мы и с утра были на палубе. Васька Буров и то сказал с восхищением:

– Вона, как мясо-то размотал! Первый раз такого бзикованного вижу.

Потом не стало его видно, Гракова, заряд повалил стеной, и хрипенья его за волной не слышно. И Жора-штурман скомандовал:

– Обрезайсь!

Но это ещё не конец был, ещё мы два раза выходили и пробовали выбирать. И он исправно с нами выходил и всё нам доказывал, что погода слабая и что он бы за нас, нынешних, за сто двоих бы не отдал – тех, прежних. И мы себе знай трясли, вязли в рыбе, мокрые, мёрзлые до костей, и всё понапрасну – всё равно её смывало в шпигаты, не успевали её отгребать у нас из-под ног, а подбора то и дело застревала в барабане и рвала сети – одну за другой.

– Утиль производим, ребята, – сказал нам дрифтер. Он держал в руках сетку: сплошные дыры, не залатать. Вытащил её из порядка, и надел себе на плечи, как рясу. – Сейчас вот так вот к кепу пойду, покажу ему, чего мы спасаем.

Когда вернулся, на нём лица не было, из глотки только хриплый лай слышался:

– Кончился я, ребята.

– Да кеп-то, кеп чо говорит?

– Обрезайсь! Крепи все предметы по-штормовому. Больше десяти обещают.

Крепили в темноте уже, при прожекторах. Пальцы не гнулись от холода, а ведь узел голой рукой вяжешь, в варежках это не получается, когда они сами колом стоят. Да и не греют они, брезентовые, лучший способ – пальцы во рту подержать. А мне ещё пришлось стояночный трос волочить да скреплять с вожаком… Когда добрались до коек, уже и согреться не могли, хоть навалили сверху всё, что было.

Пришли кандей Вася с «юношей», притащили чайник ведёрный, поили нас, лежачих, из двух кружек. И мы понемножку начали оживать. Наверное, лучше этого нет на свете – когда горячее льётся в тебя после снега, после ветра и стужи, и понемногу ты отходишь, уже руки и ноги – твои, всё тело к тебе возвращается из далёкого далека, уже говорить можешь и улыбаться, уже подумываешь – не встать ли? Не сползать ли куда? Ну, хоть в салон, фильмы покрутить…

Первый Шурка вспомнил:

– А что у нас там за картину «маркони» притащил?

– Спи давай, – сказал Митрохин. – Какое теперь кино? Теперь бы сон хороший увидеть.

Васька Буров пообещал:

– Я тебе сказку расскажу, только не шебуршись.

– Про чего?

– Про то, как король жил. В древнее время. И было у него два верных бича.

– Это как они царевну сватали? – Шурка полез из койки. – Травил уже.

– И вовсе не про то. А как они рыбу-кит поймали и живого ко дворцу доставили.

– Быть этого не может. У меня их братан в Индийском океане каждый день по штуке ловит. Дак он, как вытащат его, тут же от своего веса гибнет. Айда в картину, бичи!

Шурка уже портянки наматывал на столе. Двужильные мы, что ли? Ведь только что помирали!

Из соседнего кубрика тоже пошли, представьте. На палубе ужас что делалось – выглянуть страшно. Но побежали, нырнули в снег и ветер…

А я – задержался. Про Фомку вспомнил – что надо ему на ночь еды оставить. Не знаю, едят они по ночам или нет, но ведь в трюме сидит, для него там все сутки – ночь. Рыбу всю смыло, но я в шпигатах нашарил ему пару селёдин. Потом отдраил люковину, откатил её. В трюме черно было, глупыша я не увидел.

– Фомка! Рыбки хочешь?

Я хотел кинуть ему, да побоялся – ещё по больному крылу попаду, лучше слазить.

И я сел на комингс, опустил ноги в люк. А рыбу переложил под мышку и прижал локтем. Волна меня ударила в спину и прокатилась дальше, вторая ударила, а я всё не мог нащупать ногой скобу. Тогда я решил спрыгнуть. Оно высоко, конечно, но я-то помнил – там всё-таки бухта вожака уложена, ноги не отобьёшь, лишь бы на лету за скобу не задеть. Я лёг животом на палубу и сполз пониже, пока не протиснулись локти, потом оттолкнулся и полетел.

Я ни за что не задел и не стукнулся, не отбил ног. Потому что упал – в воду.

2

Я рванулся и заорал с испугу, но