Просвещенные - Мигель Сихуко

Пассажиры стонут в унисон, у одной женщины начинается истерика:

— Господи Иисусе, Пресвятая Богородица, сжальтесь над несчастным Вигбертито!

Пожилой клерк в рождественском галстуке с Бартом Симпсоном гладит ее по плечу.

— Но ведь он такой красавчик! — выкрикивает с иголочки одетый мужчина.

Кто-то просит водителя высадить за перекрестком. Еще пятеро встают, чтобы сойти там же. Один из них поднимает руки и восклицает:

— Свободу Лакандуле!

Автобус откликается одобрительным хором, и все шестеро выскакивают под проливной дождь, прикрывая головы руками, что в данных обстоятельствах лишено всякого смысла.

* * *

Когда Бой Бастос был еще сперматозоидом в яичках Эрнинга, он уже был развит не по возрасту. Как-то раз он говорит друзьям-сперматозоидам готовиться — он-де чувствует, как течение выносит их наверх. Бой Бастос, естественно, впереди. И, уже готовый выстрелить из пушки Эрнинга, он вдруг кричит: «Назад, назад, это гланды!» На следующий день он снова чувствует течение и снова ведет всех за собой, на этот раз до краев наполненный ощущением важности происходящего. В последний момент он снова кричит: «Назад, все назад! Там презерватив!» Течение поднимается и назавтра, и Бой Бастос отважно плывет впереди, уверенный, что на этот уж раз он выстрелит. И тут вдруг он оборачивается и отчаянно вопит: «Назад! Назад! Там говно!»

* * *

Подслушал в автобусе:

— Паре, слыхал последние новости?

— Виту Нову проглотила медуза?

— Нет! Нуредин Бансаморо встретился с президентом Эстреганом.

— Смеешься? Они ж заклятые враги.

— Так Бансаморо и говорит ему: «Господин президент, прошу вас принять этот „мерседес-бенц“ с предложением мира и надеждой, что на предстоящих выборах вы назначите меня своим вице-президентом».

— И?..

— Эстреган говорит: «Простите, я взяток не беру».

— Да ну!

— Тогда сенатор Бансаморо говорит: «Хорошо, давайте я продам его вам за один песо».

— Стой! Погоди! Дай сам закончу! Эстреган говорит Бансаморо: «Хорошо. По такой цене я возьму два!»

* * *

Спасибо, ребята, за мейл. Здесь все в порядке, несмотря на постоянные дожди и жуткие пробки в преддверии Рождества. Я жив-здоров, теракты меня не коснулись, так что не беспокойтесь. Спасибо, Шарлотта, что разослала всем копию письма, где я пишу про свои проблемы с ногами и прошу совета. Все из-за того, что у меня промокли стельки, — я почти уверен. Спасибо за участие, но мне с трудом верится, что если пописать на ноги в душе, они станут меньше вонять. Буду держать тебя в курсе. (Смотри, если это развод — пеняй на себя.)

Если честно, мне совершенно фиолетово, что там происходит с Дулей. Похоже, его имя еще всплывет в связи с этой гребаной Первой генеральной. (Кстати, вы еще не видели его фото с преподобным Мартином?) В статьях про это дело он пока не упоминается (страшно подумать, сколько ему приходится платить за то, чтоб они молчали), но нам-то известна его глубокая преданность Диндону Чжанко, — в конце концов, крупнейший завод Первой генеральной находится в его провинции! Да, конечно, когда речь идет о политике, ничему не стоит удивляться. Но иногда меня посещает надежда — когда мне случается описывать какого-нибудь деда (вообще любого авторитетного персонажа), характер которого заимствую у Дули со всеми его прибабахами, я стараюсь ради создания трехмерного героя взглянуть на все Дулиными глазами. Я вижу его патриархом, поддерживающим своих детей и внуков (иногда, понятное дело, со скрипом) во всем, чему бы они ни хотели учиться, кем бы ни хотели стать, чем бы ни занимались. Я вижу человека, который играл со мной в детстве, гордился мной и хотел для меня только лучшего (несмотря на все наши различия, это никогда не ставилось под сомнение). Человека, который прощал нам, что бы мы ни делали (крику было, конечно, куда ж без этого). Человека, чьи большие замыслы не реализовались из-за его же высокомерия. Описывая этих вымышленных персонажей, вдыхая в них жизнь, я, случается, плачу, а вот о Дуле не могу проронить и слезинки. А закончив описание, я с удивлением отмечаю, что испытываю к нему сострадание и, да, даже симпатию.

Простите мне эти бредни. Дело же в том, что, стараясь абстрагироваться (успешно), стараясь забыть ту стычку в гостиничном номере, когда меня вышвырнули за дверь, забыть свою ненависть, заместив ее всесильным безразличием, я понимаю, что вместе с симпатией ко мне возвращается странная, смурная надежда. Да, я пытаюсь абстрагироваться, зная при этом, что, когда наконец защищу диссертацию, он, вместо того чтобы гордиться мной (для виду, он, конечно, скажет, что счастлив), бросит вскользь: «Ну, у меня-то их четыре», пусть даже степени эти были получены им honoris causa[193]в провинциальных университетах. Я знаю, что, когда напишу книгу, он, вместо того чтобы по достоинству оценить долгие годы тяжкого труда, которые я этому посвятил (хотя на словах, конечно, оценит), обмолвится: «Ну, я-то уже пять написал», пусть даже написали их литнегры, а издали на государственные деньги. Я знаю, что мы не соперники, а если б и были, то я бы выиграл по умолчанию, просто потому, что мне все равно. Вот я и стараюсь, чтоб мне было все равно. Возможно ли это — стараться, чтоб было все равно?

Я бы предпочел, чтобы мой дед с достоинством проиграл, нежели ужом пролез к победе. И о политике, и о возможностях, которые он готов был мне предложить, я судил бы совсем иначе, если б он хоть раз публично поддержал нечто более благородное, чем собственный шкурный интерес или добрые намерения. Видя, как его втягивают в этот бардак с Первой генеральной, как он заставил бабушку сменить его на посту губернатора, когда все мы отказались, как он пятнает наше доброе имя своими альянсами то с Эстреганом и Чжанко, то с преподобным Мартином и Бансаморо, да с кем бы ни столкнулся он в этих вращающихся дверях за последние десятилетия, — нельзя не испытать еще более серьезные сомнения относительно нашего деда. Полагаю, что его радения за родину — это не более чем способ самоудовлетвориться. (Может ли бескорыстие быть не эгоистичным? Разве не может эгоист быть бескорыстным?) Конечно, он слишком богат, чтобы воровать, как говорит бабушка. И все же. Когда-то Дуля был человеком с перспективой. Теперь он человек, способный лишь на компромисс.

Нет, Марио, я не могу, как ты говоришь, «урегулировать отношения ради установления мира». Не хочу быть лицемером. (Хотя, конечно, в том, что долгие годы, проведенные им за границей, пока он «ставил нас на ноги», стали причиной его падения, есть и наша вина.) У меня осталась симпатия, поэтому осталась и грусть. И что же с ним будет, когда раскроется вся эта история с Первой генеральной? Да скорее всего, ничего. Зато мы узнаем, чем ему пришлось ради этого поступиться.

Простите, что заболтался, но вы типа спрашивали, как дела.