Просвещенные - Мигель Сихуко

Мейл моим братьям и сестрам, 7 декабря 2002 г.

* * *

Балимбинг, который испанцы называют карамболой, а англичане старфрутом, — это плод с кожурой от травянисто-зеленого до соломенно-желтого цвета и почти люминесцентной упругой мякотью. По всей длине плода, составляющей около десяти сантиметров, идут пять прямоугольных выемок, и, если порезать фрукт поперек, получатся идеальной формы звездочки. Он обладает свежим вкусом, напоминающим фруктовый пирог, и содержит железо, витамины В и С, оксалат и калий. Припарки из листьев балимбинга используют для лечения стригущего лишая, а из семян варят тонизирующий напиток, помогающий от астмы и кишечных газов. Из-за обилия сторон или граней слово «балимбинг» часто употребляется в уничижительном смысле в отношении политиков и предателей, хотя, на мой взгляд, оно также может относиться к разностороннему, двуликому, как Янус, характеру филиппинцев. В то время как вследствие произвольного выбора американских оккупационных войск официальным фруктом Филиппин стало манго, балимбинг вполне можно было бы предложить в качестве неофициального фрукта за его метафорическую значимость.

Криспин Сальвадор. «Мои Филиппинские острова» (путеводитель, с 80 цв. илл.)

* * *

ИНТЕРВЬЮЕР: Вы много писали о раскаянии. Похоже, это важная для вас тема. О чем вы сожалеете больше всего?

К. С.: Ну и вопрос! Искренние сожаления — тема сугубо интимная. Если я недостаточно раскрыл ее в своих произведениях, тогда, видимо, лучше об этом умолчать.

ИНТЕРВЬЮЕР: Но что-то вам же наверняка хотелось бы изменить к лучшему.

К. С.: Хорошо. Возможно, рассказав об этом, я облегчу свою вину. У отца был оппонент — политический противник — Респето Рейес. Теперь-то мне ясно, что он был хорошим человеком. И весьма влиятельным, только вот непоколебимые моральные принципы серьезно затрудняли его политическую карьеру. Не будь он таким честным, он точно стал бы президентом. Такая уж у нас страна. Но когда я начинал свою журналистскую карьеру — вскоре после того, как покинул родительский дом, году в шестьдесят четвертом, — что-то во мне все еще хотело порадовать отца. Понимаете, Сальвадор-младший и Респето Рейес всегда противостояли друг другу, за этой конфронтацией следила вся Манила. А ведь мы всю жизнь стараемся угодить своим родителям, даже когда пытаемся поставить их на место, — разве не так? Отец воспитал меня в ненависти к своим противникам. И первой пробой пера для меня были речи, которые я помогал ему сочинять. Против Рейеса мы использовали все запрещенные приемы: в ход шли совершенно необоснованные инсинуации на тему его гомосексуальности; утверждения, что если Респето ни разу не был замечен в злоупотреблениях или сомнительных предприятиях, значит он коварнее всех и просто лучше других скрывает свою нечистоплотность. Видите извращенную логику? Даже уйдя из дома, я продолжал писать против Рейеса. Например, в семидесятых, когда при Маркосе его посадили в тюрьму и пытали, я написал, что даже у диктатора случаются прояснения. Я просто был не в состоянии понять. Мне не хватило нескольких десятилетий, чтоб разглядеть, какой это был государственный деятель. Видите, даже если вы ненавидите родителей, вы все равно защищаете их до конца. И в этом больше надежды, чем чувства долга или желания примирения. Дело в том, что разочарование в родителях свидетельствует лишь об избыточности нашей в них веры.

Увы, загладить свою вину перед Рейесом мне так и не удалось. И это единственное, о чем я по-настоящему сожалею.

Из интервью в The Paris Review, 1988 г.

* * *

Судьбоносная встреча должна начаться через пятнадцать минут. Потом останется только найти Дульсинею.

Не исключено, что Марсель Авельянеда предоставит мне поистине сенсационный материал. До сих пор ведь никому не известно, что за кошка пробежала между ним и Криспином. А враждовали они так, как могут только бывшие закадычные друзья.

Я сел не на ту маршрутку до театра, и пришлось идти пешком. Поблуждав по лабиринту улиц, я нашел театр, когда ноги уже горели синим пламенем. Сперва я увидел шпили и башенки и только потом — бело-розовый фасад, морской ракушкой сверкавший средь окружающих зданий, как между серыми обломками кораблекрушения. Внутрь не пройти, кованая решетка с узором из райских птиц заперта. Наконец я нашел калитку с проржавевшим замком, который открылся.

Включаю мобильный, чтоб осветить себе путь.

В холле как будто попадаешь в сепию, солнечные лучи просачиваются сквозь тонированные окна и рассеиваются по высоченному потолку и убранству в стиле ар-деко. Только вместо люстр свисает проводка, а вход в другие помещения завален строительным мусором так, что в них уже и не попасть. Странное место для встречи. На черной коже полулежащей статуи толстый слой похожей на снег пыли. За закрытыми дверьми мне слышится старческий голос.

Тихо ступаю в зрительный зал. В темноте дверной проем холла кажется световым обелиском, мощности которого хватит ровно на то, чтобы слегка посеребрить арку просцениума. Экран мобильного — не ярче свечи — придает помещению сакральную атмосферу, более приличествующую мавзолею. Двигаясь по одинокому следу, ведущему к сцене, я останавливаюсь возле знаменитой арки, вдохновившей Криспина на рассказ «Одноактная пьеса», за который он получил премию Паланки[194]. Отталкиваясь от работ Алена Роб-Грийе[195], он описывает совершённое на этой сцене убийство и бесконечное количество сценариев, по которым могли развернуться события. Рамкой истории служит описание декораций, часть которого я помню наизусть: «Тысяча и одна сцена от тысяча одного резчика по дереву, каждого из которых попросили, погрузившись в воспоминания, выудить оттуда историю своей молодости. В результате получился высокий фриз, на котором можно разглядеть сонм недоступных девиц, все виды произрастающих на островах фруктов, национальные флаги, жеребца, запряженного в богато украшенную двуколку, эпическую битву, в которой Лапу-Лапу поверг Магеллана, две скрижали с десятью заповедями, местную флору и фауну, воздетые к небу кулаки, церкви, Интрамурос[196], пухлых младенцев обоих полов, Андреса Бонифасио[197]во главе революционных масс, молочного поросенка на вертеле с яблоком в пасти, Иисуса на кресте, женщину, высаживающую рис на зеркальной поверхности плантации, полумесяц со звездой посредине, гигантскую ложку и вилку и столько еще так далее и тому подобного».