Матрица войны - Александр Проханов

– Как вы могли?.. Здесь убивают!.. Вас могли застрелить!..

Он кинулся к Белосельцеву, с силой затянул его в машину. Что-то крикнул шоферу, и «Тойота» развернулась, помчалась обратно. Проезжала мимо госпиталя.

– На одну минуту!.. Постойте!..

Белосельцев выскочил, заглянул в открытую дверь. Все раненые были убиты. Торчали на подвесках забинтованные ноги. Мерцали флаконы капельниц. Но теперь все лежали, недвижные, среди заляпанных кровью простыней. Доктор, задрав бородку, лежал на полу с красной дырой в голове.

Белосельцев был потрясен случившейся в ней переменой. Даша была больна, глубинно, неизлечимо. Ее болезнь коренилась не в тканях плоти, не в расстройстве органов, не в дефекте сознания. Ее болезнь коренилась в Солнце, в Луне, в гравитационных полях Вселенной, в древнем недуге сотворенной жизни, в которую из мироздания упала малая ядовитая капля. С тех пор гуляла в земном белке, порождая уродливые формы: отравленные грибы, наросты на деревьях, безногих слепых уродцев, собак с кошачьими головами, рыб с женскими грудями, ослепительных красавиц с волчьими сердцами, его, Белосельцева, ночные кошмары, от которых он вскакивал с криком, видя горящую травяную поляну и бегущего по ней человека с оторванной головой, сжимавшего автомат Калашникова.

Даша была больна болезнью, прилетевшей из Космоса. И чтобы излечить ее хворь, он должен стать космонавтом, надеть скафандр, улететь на Луну, и там, блуждая по пыльным мучнистым равнинам, спускаясь в черные скалистые кратеры, обнаружить норы лунных существ. Держа на весу огнемет, впрыскивать в эти норы пылающий аэрозоль, выжигать вместе с визжащими лунными духами Дашину болезнь. Так огородники опрыскивают из пульверизаторов листья капусты, умертвляя жирных коротконогих гусениц.

Но он не мог стать космонавтом. У него не было скафандра. Не было ранцевого огнемета. Он должен был искать иные рецепты, иные лекарства.

Он оживит свои прежние военные связи. Отыщет знакомых медиков, в секретных лабораториях изучающих психотронный эффект, трансляцию мыслей на расстоянии, строящих парапсихологическое оружие. Эти умные, серьезные люди листают древние магические рукописи, конструируют электронные генераторы, опускают волшебниц и магов на дно океана и в подводных лодках за тысячу километров принимают от них послания. Эти врачи осмотрят Дашу, установят диагноз ее лунного недуга, поставят заслон между нею и духами тьмы. Даша поправится, и они снова вместе уедут на Оку, будут лежать на солнечном берегу у студеной лазурной реки, и она на ладони поднесет ему перламутровую ракушку с крохотными песчинками солнца.

Или нет, он не станет прибегать к сомнительным, непроверенным средствам, а обратится к древнему опыту знахарок, ворожей и шаманов. Повезет Дашу на север, в тундру, и там, в дымном, натопленном чуме, она будет лежать, обнаженная, на оленьих шкурах, узкоглазый шаман, грохоча в бубен, станет танцевать над ней магический танец, заклинать духов северной туманной луны, курить душистую трубку, набитую мхами и травами, класть ей на грудь амулет, вырезанный из моржового бивня, испещренный тайными знаками. Даша, исцеленная, блестящая от целебного трескового жира, выскользнет из чума на глазированные снега, под грохот бубна побежит вокруг чума, проламывая упругой стопой лунную корочку льда.

Но нет, он не станет, пусть даже в минуту высшего смятения, нарушать заветы святоотеческих старцев, предаваться колдовству, ворожбе. Он пойдет к православному батюшке, к оптинскому священнику, поставит Дашу на колени посреди солнечного тихого храма. Под пение хора, среди неярких свечей и лампад, батюшка накроет ей голову золотой епитрахилью, прочитает очистительную молитву. Храм, наполненный солнцем, витающими под куполом голубыми ангелами, седобородыми праведниками и апостолами, исцелит Дашу. Пресвятая Богородица в малиновых долгополых одеждах опустит над Дашей свой дивный покров, заслонит ее от злых духов, сбережет ее чистую душу.

Но если не помогут лекари и целители, молитвы и заговоры, новейшие лекарства и древние отвары и зелья, он возьмет Дашу к себе. Будет денно и нощно подле нее, в самые страшные минуты ее недуга. Станет терпеть ее болезнь, отвлекать эту болезнь на себя, выманивать ее из Дашиной потрясенной души, завлекая ее в свою душу. И пусть он погибнет от ее болезни, пусть сойдет с ума, но она подле него исцелится. Как погиб его дед, земский врач, служивший в области Войска Донского, заразившийся в тифозном бараке, – сам умер от тифа, но погасил эпидемию.

И этой жертвой, этим беззаветным служением он совершит свой последний жизненный подвиг. Выполнит божественное предназначение. Угадав волю Творца, уйдет с земли, исполняя заповедь страдания «за други своя». Оставит жить Дашу в ее молодости, красоте.

Так думал Белосельцев, вспоминая минувший день, готовясь ко дню завтрашнему.

Назавтра был вернисаж, открываемый усилиями Дашиной мамы, которую звали певучим именем, напоминавшим вытянутое горло восточного кувшина, – Джулия. На вернисаж модного художника созывались его не менее именитые товарищи, искусствоведы, критики, репортеры телевидения и газет. Даша помогала маме устраивать зал, готовить фуршет, закупать напитки и бутерброды. На этот вернисаж был зван Белосельцев, который отправился туда с нежным щемящим чувством, полный решимости осуществить свой жертвенный план – предложить Даше переехать к нему, пользоваться всем, чем он располагает, а главное – его неусыпной заботой, бережением, жертвенным служением, чем будет преодолен ее недуг, произойдет исцеление.

Вернисаж проходил в особняке, в арбатских переулках, в старинном танцевальном зале с колоннами, лепниной, люстрами и местом для оркестра. У подъезда было тесно от лимузинов, возвышался фургон телестудии, из которого вываливались резиновые кабельные жгуты, змеились вверх по ступеням, в двери особняка. Вдоль этого змеиного туловища, стараясь не наступить на живые опасные связки, Белосельцев проследовал в особняк.

В просторном наивно-ампирном зале было людно. Расхаживали, раскуривали сигареты и трубки, стояли группами или в нарочито показном одиночестве. Гудели, громко и возбужденно вскрикивали, разражались заливистым смехом. Подносили к губам пластмассовые стаканчики с вином и водкой. Совали в рот изящные сооружения из хлеба, лепестка ветчины, маслинки, пронзенной крохотным деревянным копьем. Двигалась телекамера, заглядывая своим любопытным глазом в бородатые лица, выпученные глаза, в хохочущие и жующие рты. Останавливалась и внимательно, с интересом и непониманием рассматривала главный предмет вернисажа – инсталляцию, изобретенную маститым художником, снискавшим славу в европейских и американских кругах.

На стене, среди зеркал и лепнины, была прикреплена пузырчатая, складчатая пленка, неопрятно обвисшая, соединенная множеством красных и синих трубок с металлическими газовыми баллонами, стоящими у колонн. Над всем этим, как охотничий трофей, была прикреплена к стене голова быка, обрубленная по шею, с выпуклыми черно-стеклянными глазами, косматым загривком, кольцом в носу. Вся инсталляция называлась «Бычьи легкие». Красные и синие трубки соответствовали кровяным артериям и венам, трахеям и бронхам. Баллоны с газом содержали атмосферу, которой дышит бык. И вся затея, как это значилось в письменном, приклеенном к стене пояснении, повторяла знаменитый опыт Леонардо да Винчи с раздуванием бычьих легких.