Матрица войны - Александр Проханов

– Он говорит, что туда через болото можно проехать только на танке, а все танки ушли. Едва ли удастся забросить гостя в район боев.

Вьетнамец, сожалея, разводил руками. Белосельцев не настаивал. Ему почему-то казалось, что завтра обстоятельства сложатся так, что он попадет на базу. И он суеверно, прибегая к своим секретам и заговорам, молил кого-то, кто управлял его путеводной звездой, помочь ему оказаться на базе.

– Если гости собираются рано вставать, они могут лечь отдыхать, – пригласил их ко сну Тхеу Ван Ли.

Он уступил Белосельцеву свое самодельное походное ложе под марлевой сеткой. Белосельцев благодарно улегся. Побежали видения дня: белый кузов разбитой машины, розоватая теплая яма, маленький бонза, сидящий на легкой двуколке, плачущий бык, исстрелянный алебастровый слон. И последним видением были мохнатые столбы разрывов и летящие из джунглей молчаливые красные птицы.

Утром они простились с Тхом Боретом, отпустили его с охраной в Баттамбанг, где ему предстояли выезды на места террористических актов, допросы, расследования, скольжение по кромке между жизнью и смертью, с ожесточенной душой, в которую никогда не вернется мир.

Тхеу Ван Ли вызвался их проводить по проселку до моста, охраняемого взводом солдат, по опасному отрезку дороги, среди лесистых холмов, по которому шли подкрепления штурмующим базу войскам. К палатке подкатил закопченный зеленый джип, обтянутый по торцу и по крыше брезентом, с открытыми бортами и измызганными стальными сиденьями. Втроем они уселись в джип. Охрана в «Тойоте» двинулась следом. Артиллеристы у пушек махали им вслед.

Утреннее солнце влажно брызгало из листвы. Дорогу под колесами перебегали рыжие, горбатые, похожие на сусликов зверьки. Джунгли против солнца казались дубравой. Белосельцев, отдохнувший за ночь, пережил мгновенную радостную иллюзию: он катит по русским местам, где-то под Задонском, дубы, песчаная разъезженная колея, из-за кроны вот-вот покажутся ржавые главы собора, запылит, запестреет палисадниками русский городок. Иллюзия быстро пропала, но радость не проходила. Не нужна ему никакая база, дело его завершается, еще один, последний отрезок пути, Ангкор, великолепие восточного храма, а потом – обратно, в Москву. После вчерашнего напряжения он дорожил этой необъяснимой утренней радостью.

Джип продувало ветром. На приборной доске, зиявшей незастекленными отверстиями, еще виднелась полусодранная наклейка с американской девицей. Два вьетнамских солдата, раздвинув колени, выставили в разные стороны автоматы.

– Дорогой Тхеу Ван Ли, – Белосельцев ударялся на ухабах о твердое плечо офицера, – вы ветеран трех войн. Разгромили трех неприятелей. Видели сверкающие пятки трех удиравших армий. Наверное, интересную книгу могли бы написать.

Вьетнамец, пока говорил Белосельцев, не понимая, дружелюбно улыбался. Тихо рассмеялся, когда перевод Сом Кыта стал ему понятен.

– Он говорит, – улыбался, переводя, Сом Кыт, – во Вьетнаме почти каждый мужчина мог бы написать такую книгу. К сожалению, за эти одиннадцать лет он не научился хорошо писать, зато научился хорошо стрелять. Когда он вернется домой и отмоет руки от пороховой гари, он возьмет бумагу и ручку. Не книгу писать, а просто учиться.

– Вы не хотите остаться в армии?

– Он не хочет. Устал воевать. Хочет поехать в родную деревню, где у него остались родственники. Хочет жениться. Хочет родить детей. На том месте, где взорвалась американская бомба и убила отца, он посадит мандариновое дерево. Пусть цветет, пусть дети под ним играют, пусть куры клюют зерно. На войне он неплохо изучил моторы. Видел много разных машин, целых и взорванных. Грузовики, самолеты, вертолеты, танки. Американские, советские, китайские. Будет работать механиком.

– Я вас понимаю, – кивал Белосельцев. – Пусть будет так, как вы хотите!

Передернуло, колыхнуло воздух прозрачной тугой волной. Над капотом машины со свистом и воем что-то пролетело, страшно и огненно, вытянув из леса мохнатый клин дыма. Лопнуло в стороне от машины короткой вспышкой, оставив в воздухе опадающую копоть. Второй молниеносный удар, и мохнатая искристая головня промерцала раскаленным глазом, превратилась у обочины в шаровой удар света, в тупой грохот взрыва. Машину бросило, шофер безумно крутил баранку, разворачивая джип поперек дороги. Ветер от крутого виража и взрывной волны ударил в открытый борт. Тхеу Ван Ли растопырил руки, заслоняя собой Белосельцева, с силой отталкивая его назад, дальше от леса, помещая себя между ним и зелеными кущами, из которых все еще тянулись вялые дымные трассы.

– Базука! – крикнул вьетнамец, толкая спиной Белосельцева, выдавливая его из машины на землю, за колесо, на пыльный грунт. Махнул солдатам, ударил очередью наугад по опушке, нырнул вперед, навстречу трескам, скрываясь в зарослях.

Белосельцев на земле, заслоненный резиновым скатом, видел «Тойоту», съехавшую в кювет, Сом Кыта в позе стартующего бегуна, прыгающих навстречу стрельбе солдат. Успел осознать мгновенную картину случившегося: удар гранатомета из джунглей, их промах, взрывы на безлесом пространстве, бросок вьетнамцев навстречу стрельбе и засаде, и вот он один возле джипа, заслоненный колесом и кюветом, из машины торчит ствол автомата, Сом Кыт смотрит на него, машет рукой, прижимая его к земле, а в близких перепутанных кущах треск стрельбы, чмокающий взрыв гранаты. Сердце его стучало, открытому рту не хватало дыхания, и глаза, округляясь в подлобье, обретали панорамное зрение, видели одновременно и небо и землю, пространство и сзади и спереди. Страх, слепой и горячий, прошел сквозь него, как судорога. Вначале стиснул мускулы в неподвижные комья, а затем распрямил их, толкая прочь с обочины, в чистое поле, подальше от стрельбы и взрывов. Но уже включались иные, контролирующие страх системы и силы. Вновь собирали его в личность. Он выхватил из машины ствол автомата, беря под прицел опушку.

Стрельба удалялась в глубь леса. Было безлюдно. Только в стороне белела рубашка Сом Кыта. Резким жестом он побуждал Белосельцева лежать.

Стрельба гасла, словно лес своей вязкой древесной жизнью рассасывал энергию боя и она блекла, замирала в джунглях. Стихло. Только что-то чуть слышно звенело, то ли малая невидимая птица, то ли в придорожных каменьях чешуйчатая тварь.

Сом Кыт оказался рядом. Быстро, тревожно оглядел Белосельцева с головы до пят, словно хотел убедиться, что тот цел, не решался его ощупать.

– Надо вот так лежать. – Он все-таки надавил на плечо Белосельцева, с неожиданной силой и властностью прижимая его к земле, возвышаясь над ним, заслоняя, как вьетнамец в машине.

Белосельцев осторожно снял с плеча его руку.

– Мне кажется, там все уже кончилось.

Из леса, продираясь сквозь заросли, появились солдаты, вьетнамцы и кхмеры. Держа автоматы, растягивались вдоль опушки, занимая оборону, готовые стрелять, защищаться. Следом, под защитой их автоматов, показались четыре солдата, неся пятого. Двое – за ноги, у голых щиколоток, и двое – ухватившись за ткань рубахи у плеч, так что руки волочились по земле. Во всей провисшей, непружинящей, послушно-безвольной позе пятого была безжизненность.