Тупая езда - Ирвин Уэлш

Терри идет по стерильному коридору с казенным светом и отводит взгляд от каждой встречающейся медсестры. Несмотря на то что ему удается выбираться на поле пять или шесть раз в неделю, у него по-прежнему выдаются мрачные дни, и поэтому он ходит на прием к датскому психологу, который напоминает ему Ларса. У психолога вываливается из штанов брюхо и усталый вид. Всегда очень, очень усталый вид.

Так долго без какой бы то ни было сексуальной разрядки Терри не обходился с тех пор, как ему исполнилось шесть. Даже инцидент во время съемок порно несколько лет назад не вывел его из строя на столь длительный срок. Теперь же он приговорен к пожизненному целибату. Никогда ему больше не наслаждаться знатной еблей, и ему кажется, что за ним по пятам следует черная мрачная тень.

Впереди, прислонившись спиной к стене, стоит малыш Джонти Маккей. Он закрыл глаза, вытянул руки вдоль тела и приложил ладони к холодной крашеной поверхности стены. Выглядит так, как будто медитирует. Давненько Терри его здесь не видел.

— Джонти. Как дела?

Джонти распахивает глаза:

— Здарова, Терри! Здарова, дружище! Я просто представлял, что меня расстреливают, Терри! Точняк, расстреливают! Как-будто они сейчас возьмут и нажмут на курок. Потому что мне очень жаль тех, кого расстреливают, и вот я хотел понять, что они чувствуют; точняк, что чувствуют.

— Думаю, что ничего хорошего.

Терри зевает и потягивается. Затем он замечает еще одну знакомую фигуру, которая плетется в их сторону. Он формально представляет друг другу Джонти и Элис, хотя они уже успели обменяться парой слов, когда их визиты к Генри накладывались один на другой. Они отпускают миссис Ульрих, как называет себя Элис, и она идет дальше, в палату.

Джонти считает неправильным то, что мама Терри и его мама обе были замужем за Генри. Будь его воля, у каждого мужчины была бы только одна женщина и у каждой женщины только один мужчина, как было у них с Джинти. Вот только если бы все было так, размышляет он, его самого здесь бы не было. Но Генри Лоусон плохой человек. Да, он был его отцом, но он не был добрым, а его самый лучший отец, малыш Билли Маккей, был добрым. Правда, малыш Билли тоже сбежал от его матери, когда та так растолстела, что перестала выходить из дома. Потом Генри вернулся, давал всякие обещания, но Джонти знал: он вернулся только потому, что ему некуда было больше идти.

— Каково было жить с ним… с Генри? — Терри не может заставить себя произнести слово «отец». Какого хрена он до сих пор не сгинул?

— Я не часто его видел, только в детстве. Для меня отцом был скорее Билли Маккей, точняк, Билли Маккей. Вот почему меня зовут Джонти Маккей, в честь Билли Маккея, точняк, точняк, Билли Маккей.

— Я понял, понял, приятель, Билли Маккей, — нетерпеливо прерывает его Терри.

— Точняк, Билли Маккей. Ага, — еще раз подчеркивает Джонти.

Терри переводит разговор на погоду. За время своей постсексуальной жизни он привык говорить о таких банальностях. А поскольку приближается апогей лихорадки по поводу финала Кубка, Терри научился вещать даже о футболе.

— Помнишь эту Мошонку, никто от нее ничего не ждал… — Он не договаривает, в очередной раз неожиданно задумавшись о своих гениталиях.

При воспоминании об урагане Джонти расстраивается, он погружается в тяжелое молчание, на лбу у него вздувается огромная синяя вена. Терри понимает, что примерно тогда исчезла Джинти. Обоим становится легче, как только из палаты появляется Элис.

— Он много спит. Такой умиротворенный. Но сейчас он ненадолго проснулся. Вы хотите его навестить? — Она смотрит на Джонти, затем с надеждой переводит взгляд на Терри.

— Я пойду, ага, ага, — говорит Джонти.

— Это будет просто восхитительно, — бросает Терри, отчего Элис съеживается.

Почувствовав напряженную атмосферу между Терри и Элис, Джонти сообщает им свои грустные новости:

— Моя мама умерла на прошлой неделе. В прошлую среду. Ага. Умерла. Моя мама. В кровати. Утром похороны. Точняк. Завтра утром.

— Ох, сынок, мне ужасно жаль. — Элис обнимает Джонти и одним глазом косится на Терри, чтобы проверить его реакцию на такое проявление чувств.

— Соболезную, приятель, — произносит Терри, сжимая худое плечо Джонти.

Ощущения, которые вызывает в нем этот жест, заставляют Терри вспомнить, как однажды он встретил в городе Генри вместе с маленьким Хэнком. Генри неохотно остановил Терри, чтобы спросить, как у него дела. Перед этим он сказал Хэнку: «Это твой старший брат». Терри, тогда еще подросток, видел, что ребенку было так же неловко, как и ему. Позднее, когда Хэнк стал уже молодым парнем и начал выпивать в баре «Диккенс» на Далри-роуд, Терри заглядывал туда время от времени и они пропускали по кружке пива. В какой-то мере они даже подружились, поскольку оба теперь поносили Генри.

— Я был там, и все было, как обещал тот доктор, было тихо… точняк, тихо. Но я заплакал, как только ее не стало, Терри, миссис Ульрих; ага, я плакал, как дитя. Точняк, как дитя. И Хэнк, и все. Хэнк тоже плакал. Точняк, он тоже плакал.

— Ну конечно, сынок, да еще и Ген… твой отец умирает ко всему прочему, это должно быть ужасно тяжело. — Элис кладет руку Джонти на предплечье.

— Честно говоря, я знаю, вы подумаете, что я плохой, — решается Джонти, наблюдая за тем, как морщит лоб Элис, — но мне все равно, что с ним будет. Я здесь только потому, что моей маме он был небезразличен, даже после всего, что он с ней сделал. Точняк.

— Четко, — произносит Терри, глядя на пораженную Элис.

— Вы добрая, миссис Ульрих, совсем как моя мама. Терри тоже обычно добрый и все такое, но только не по отношению к настоящему папе Генри. Но ведь обычно ты добрый, правильно, Терри?

Терри снова ощущает эту незнакомую ему пристыженность. Он пытается что-то сказать, но его непреднамеренно спасает Элис, которой достаточно уже одной откровенности Джонти, она сжимает его руку своими костлявыми пальцами и, как бы уступая, выдавливает:

— Да, иногда с ним было нелегко.

— Нелегко, — повторяет Джонти, уставившись на толстую женщину, которая ковыляет мимо.

— Ну, мне пора идти, — говорит Элис, глядя на Терри, который, кажется, не собирается никуда уходить, а продолжает слушать историю Джонти.

— Мы купили такой огромный гроб, на него ушла вся ее страховка и все сбережения. Точняк, все ушло на него! Самый большой в городе! — с гордостью восклицает Джонти, но затем пытается умерить свою восторженность. — Я волнуюсь, потому что парни из крематория сказали, что их печь слишком маленькая для нашей мамы!

— Вся эта херня с гробом — развод, они его не сжигают. — Терри ударяется затылком о стену, как только мимо него проходит медсестра в черных чулках и посылает через его притупленные химией нервные окончания электрический разряд, который принимают на себя расположенные где-то за яичками амортизаторы. — Они кладут в печь только тело, — процеживает он сквозь стиснутые зубы, напуганный перебоями в ритме своего сердца.