Магия кошмара - Питер Страуб

Несмотря на то что Рэкеты, Маджи и Бланты ходили в нашу школу и посещали наш Храм, несмотря на то что они были почти так же богаты, как и мы, городские, мы к ним относились как к людям низшего сорта. Они казались скорее хитрыми, чем умными, в них преобладало скорее животное начало, чем духовное. И на занятиях, и на службе в Храме они всегда сидели вместе, настороженные, словно выдрессированные собаки, принужденные вести себя смирно; они то и дело склоняли друг к другу головы, чтобы шепотом перекинуться парой слов. Вопреки воскресным баням и парадной одежде, они источали невыводимый запах скотного двора. Их желание оставаться в тени на публике казалось маской крестьянского веселья, и когда они рассаживались по телегам и другим транспортным средствам, было слышно, как они задорно хохочут.

Я считал, что эта загадочная раса нарушает покой и крайне раздражает. В какой-то степени я даже боялся их — я считал их непобедимыми. Подавленный с ранних лет жизнью в Новом Завете, я чувствовал какую-то притягательность, присущую этому скрытому племени. Несмотря на их низкое происхождение, я хотел знать то, что знали они. Несмотря на их замкнутость в своем маленьком мирке ничтожности и стыда, я чувствовал в них свободу, которую не понимал и считал беспокоящей.

Так как городские с фермерами не общались, наши контакты были сведены до встреч во время учебы, службы в церкви и походов за покупками. Для меня было немыслимо сесть рядом с Дэлбертом Маджем или Чарли-Чарли Рэкетом за одну парту в нашем четвертом классе, впрочем, и Дэлберту, и Чарли-Чарли ни за что не пришло бы в голову пригласить меня к себе в гости на ферму с ночевкой. Интересно, а у Дэлберта и Чарли-Чарли вообще были собственные спальни, где они в одиночестве спали в своих собственных постелях? Я вспоминаю утра, когда атмосфера вокруг Дэлберта и Чарли-Чарли намекала на ночи, проведенные в непосредственной близости к свинарнику, а еще утра, когда их хлопчатобумажная рабочая одежда источала благоухание и свежесть восхода солнца, полевых цветов и малины.

Во время перерывов нерушимая граница разделяла городских на северном конце площадки и фермерских на южном. Наши игры, внешне очень схожие, демонстрировали кардинальные различия между нами, потому что мы не могли сбросить с себя неосознанную чопорность, являвшуюся результатом постоянного контроля взрослыми наших душевных качеств. В отличие от нас деревенские не играли в игру, они играли на самом деле, кувыркаясь и барахтаясь в траве, ликуя при победе, похохатывая над своими негромкими шутками. (Мы не умели шутить и ничего не понимали в шутках.) Когда школьный день заканчивался, я завистливым взглядом провожал Дэлберта и Чарли-Чарли, неторопливо шагающих домой, а потом уходил с разрывающимся на части сердцем.

Мне страстно хотелось знать, откуда у них эта свобода. После окончания средней школы мы, городские, переходили в объединенную высшую школу Шейди-Глен, чтобы там следить за собой и своими товарищами, встречаясь с соблазнами немножко большего мира; в перспективе некоторые из нас могли продолжить обучение в колледже или университете. Закончив свое образование в седьмом классе на делении в столбик и декламации «Песни о Гайавате», фермерские дети все как один возвращались на фермы. Некоторым из нас, единицам, среди которых я стремился оказаться с самого начала, удавалось уехать навсегда, а впоследствии снискать славу, осуждение или смерть. Один из нас, Калеб Турлоу, нарушил все законы приличия и морали, женившись на Мунне Блант и погрязнув в фермерстве. Все мое детство Турлоу был позорным, лишенным наследства изгоем, он постепенно становился все более униженным, а благодаря редким зубам со временем превратился в светловолосую, костлявую пародию на фермера.

Мы были свидетелями этих изменений во время Рождественских служений в Храме. Один из них, единственный, мой бывший одноклассник Чарли-Чарли Рэкет, избежал своей уже предопределенной судьбы на двадцатом году жизни, украв лошадь и пистолет «уэбли-викерс» с фермы своих родителей с целью совершения серии нападений на гостиницу «Джордж Вашингтон» в Шейди-Глен, продуктовый магазин Тома Сквайра и большой универсальный магазин. Все свидетели его преступлений узнали Чарли-Чарли, если не по фамилии, то по породе, и Чарли-Чарли быстро арестовали в соседней к западу деревне при попытке сесть на поезд до Олбани. Во время всего моего путешествия из Нового Завета и от него я следил за печальной судьбой Чарли-Чарли, изучавшего на собственной шкуре всю систему карательно-исправительных учреждений, пока наконец мне не удалось вытащить его из порочного круга. В тот момент, когда его выпустили досрочно, я предложил Чарли-Чарли приличную работу в индустрии финансового планирования.

К тому времени я уже стал абсолютным монархом на трех этажах монолитного здания на Уолл-Стрит. С двумя младшими компаньонами мы наслаждались услугами армии помощников адвокатов, интернов, аналитиков, исследователей и секретарей. Компаньонов я выбирал крайне осторожно, ибо наравне с обычными требованиями опыта, мастерства и преданности мне требовались в людях и другие, не совсем традиционные качества.

Я разыскивал людей умных, но без особого воображения, с некоторой леностью в характере, способных срезать углы, когда никто не видит, умеющих пить и потихоньку принимающих наркотики; младших по возрасту, чтобы были благодарны мне за свое положение. Мне не нужно было никакого усердия. Мои компаньоны не должны проявлять излишнего любопытства, но обязаны уметь хорошо обращаться с клиентами, хотя бы с моей отеческой помощью.

Моя всё растущая известность привлекала клиентов знаменитых, авторитетных и даже пользующихся дурной славой. Звезды кино и спортсмены, политики, паши и наследники состояний древних родов регулярно посещали наши офисы, как и другие хорошо одетые джентльмены, сколотившие себе состояние совсем иными способами. Таким клиентам я предлагал финансовые хитрости в соответствии с их запутанными запросами. Я не строил никаких финансовых планов. Это просто приходило ко мне волей-неволей, как спасение к избранным.

Одним майским утром человек в костюме в тонкую полоску появился с таинственным видом у меня в офисе с целью прояснить несколько деликатных вопросов. Как только загадочный мужчина открыл рот, в памяти неодолимо возник образ одного строгого косого представителя Совета Братии при Храме в Новом Завете. Я знал этого человека и немедленно выбрал тон, наиболее приемлемый для него. Для таких людей тон беседы значит все. После нашего разговора он направил других себе подобных в мой офис, и к декабрю мои доходы утроились. По отдельности и все вместе эти джентльмены сильно напоминали мне о деревне, из которой я так давно убежал, и я лелеял своих подозрительных клиентов и с радостью отмечал разницу между моим моральным обликом и их. Прикрывая этих оправдывающихся людей в рамках тщательно продуманных обязательств, узаконивая незаконные денежные поступления, я погружался в знакомую атмосферу отрицания набожности. Но, осуждая дом, я все равно его олицетворял.

Жизнь еще не научила меня, что месть неумолимо становится причиной мести.

Мои поиски наконец окончились заключением сделки с двумя младшими компаньонами, лично мне известными как Джиллиган и Скиппер. Первый из них, невысокий, приятный человек с резиновым лицом комедианта и взъерошенными волосами, превосходно разбирался во взаимно предоставляемых фондах, но абсолютно ничего не смыслил в планировке земельной собственности. Каждое утро он работал так тихо, что становился почти невидимым. К Джиллигану я направлял большую часть актеров и музыкантов, и люди, чей распорядок дня позволял назначать деловые встречи до ленча, встречали своего вкрадчивого советчика в тускло освещенной комнате с задернутыми шторами. После ленча Джиллиган превращался в живого и несдержанного экстраверта. С раскрасневшимся лицом, вспотевший, он ослаблял галстук, включал мощную стереосистему и вводил костлявых музыкантов с прическами в виде стога сена в атмосферу закулисной вечеринки. По утрам Джиллиган разговаривал шепотом, а днем похлопывал по плечу помощников, шатаясь по коридорам офиса.